Фузеи и Карамультуки

ближайших соратников, выступили как истинный коллективный субъект суверенитета. Это они противостояли конформизму и соглашательству группы людей, паразитировавших на «государственном фантоме». Это они «поправляли» государство во всех спорных моментах. Пресса вокруг Чечни визжала и изгалялась по этому поводу: чеченцы-де не способны к организации современного государства! У них, мол, ничего не решающий «зиц-президент», окруженный бандитской вольницей, которая плюет и на него, и на мировое сообщество, и на политику с дипломатией… Насчет «бандитской вольницы» многое могли бы поведать службы Кремля, засылавшие в разгромленную послевоенную республику провокаторов и контролировавшие местный криминал, к сожалению, более эффективно, чем ветераны первой войны. Но именно это противостояние полевых командиров государству, пытающемуся говорить сразу и от имени народа, и от имени идеи, есть фундаментально необходимое противостояние общины верующих отчужденной от них системе, поставленной с целью координации.

(Такое имело место, кстати, даже в истории США до Гражданской войны 1861–65, когда вооруженный самоуправляющийся народ, представлявший собой в ранних США сеть религиозных общин, постоянно напоминал президенту и конгрессу страны о своем праве спросить с них явочным порядком).

Политический урок-2

Следующее, что необходимо извлечь мусульманам из исторического опыта Ичкерии и из деятельности трех ее президентов-мучеников, есть понимание полной бессмысленности и неэффективности западной «демократической» модели, основанной на всенародном избрании законодательных институтов и глав исполнительной власти. Зелимхан Яндарбиев неоднократно пытался объяснить автору этих строк как до выборов президента (на которых победил Масхадов), так и после победы Масхадова, почему, собственно, он допустил эти выборы. Ведь ясно же, что в разбитой войной стране не может быть и речи о нормальном политическом процессе! Как минимум, пара лет требовалась на восстановление хотя бы подобия «гражданского общества». Объяснение Яндарбиева сводились к тому, что ему было важно продемонстрировать миру способность чеченского народа пользоваться демократическими процедурами. Честно говоря, такого рода резон меня не убеждал. Судя по всему, не убеждал он и Зелимхана, который к этой теме возвращался при мне несколько раз.

Действительно, сама идея президентских выборов в Чечне через несколько месяцев после окончания опустошительных и крайне отягощенных боевых действий, выгнавших за границу половину ее довоенного населения и оставивших без крова половину оставшихся, выглядит очевидной нелепостью. Нелепость не проходит бесследно. Именно этим внутренним противоречием, заложенным в постхасавьюртовский политический процесс в Чечне, и объясняется двусмысленность масхадовского статуса: легитимный президент для всего мира, террорист для тех, кто подталкивал его к этому президентству – для Кремля.

Дело, однако, не только в неготовности послевоенного общества к процедурам мирного времени. Вспомним, что в самом начале истории Ислама проблема избрания преемника умершего Пророка (МЕИБ) не только обнаружила неадекватность политических инструментов, годящихся для греческого полиса в принципиально новой среде монотеистов. Эти инструменты были применены неточно и с большими отступлениями от формальных норм справедливости, что повлекло за собой раскол первой общины, гражданскую войну между Али (МЕ) и Муавией и неурегулированность вопросов, касающихся высшего политического авторитета в Умме, существующую до сегодняшнего дня.