Габриэль

Взять, например, госпожу Габриэлу. Всю свою жизнь, еще с молодого возраста она боролась со стереотипами и искала любую возможность выделиться из толпы. Именно поэтому она, венецианка по происхождению, всем завидным европейским торговцам, жившим в Стамбуле, предпочла турецкого служащего в казначействе Османа. Несчастный был так ослеплен блеском непокорной красавицы, что закрыл глаза на ее отказ стать мусульманкой, но всю их совместную жизнь тайно ненавидел ее за это и, конечно же, не говорил ни слова, чтобы не лишиться своей молодой жены. Несмотря на свою волю остаться христианкой и переделав отчий дом мужа в шедевр венецианской культуры, Габриэла с уважением относилась к восточным традициям и тонко вкраивала турецкие мотивы во все, что ее окружало. Очень умело она смогла сделать это на примере собственного сына: именно его она воспитывала по традициям ислама и желала, чтобы он был во всем похож на ее благородного супруга. К этому также относилось полное подчинение ее воле. Мехмед унаследовал красоту своей матери и ее строптивый характер, чем очень огорчал ее каждый раз, когда поступал наперекор окружающему миру, то есть ей.

Дальнейшая часть ужина была проведена в полном молчании под звучание неумолкающих мелодий музыкальных инструментов и внутренние диалоги сидящих за столом героев. По окончании трапезы служанки убирали со стола, слуги гасили свечи, и только господа, разойдясь по своим опочивальням, безмятежно отходили ко сну.

– Неужели ты не видишь, что происходит с твоим сыном? – продолжала будоражащий ее разговор Габриэла, лежа на широкой кровати и натирая марокканским маслом ладони.

– Знаю, дорогая. Это любовь, – неторопливо продолжил муж.

– Это никакая не любовь. Это позор. Такое нескрываемое влечение к этой грязной девчонке приведет к потере репутации Мехмеда. Кто потом будет видеть в нем достойного сына своего достойного отца? – пыталась внушить Осману Габриэла, абсолютно не придавая значения неискренним похвалам своему мужу.

– К потере репутации мужчины не сможет привести ни одна женщина. Лишь трусость может очернить его, а ей, как мы поняли, наш сын неподвластен, раз не боится твоего гнева, – робко улыбаясь, пытался пошутить Осман. Он приобнял жену, желая заняться любовными утехами. Но Габриэла отвернулась от него, поджав под голову подушку.

Воспоминание

– Идрис-эфенди! – подняв голову от письма, обратился Рустэм к своему учителю, который стоял подле мальчика неподвижно, как греческая статуя. – Откуда вы знакомы с моей матушкой?

– Ай-ай, глупый мальчишка, вижу, не так тебе интересны наши занятия, как глупая болтовня. А ну, продолжай заниматься делом, а не болтать языком! Что за шайтан вселился в меня, когда я принялся делать из твоей пустой головы что-то толковое! Надо бы отрезать твой язык.

Чтобы не гневить господина, Рустэм макнул перо в чернила и продолжил выполнять свое задание.

«Откуда вы знакомы с моей матушкой?» – так и продолжало крутиться в голове у Идриса. Он вспомнил тот день, когда десять лет назад его в смятенных чувствах навестил его ученик Мехмед и просил помощи: он хотел бежать вместе со своей возлюбленной в Египет. Как помнится ему, это была пятница, ведь он только пришел с пятничного намаза и со своей женой Фатьмой собирался пойти на рынок за фруктами.

– Помогите мне, учитель. В вас моя последняя надежда на счастье.

– Успокойся, сынок, садись и расскажи мне все. Я ни слова не могу разобрать из того, что ты говоришь, – сказал Идрис, положив руку на плечо Мехмеда и указывая на зеленую софу. – Фатьма, принеси нашему гостю горячего молока с медом, ведь от крика он, должно быть, уже охрип.

– Идрис-эфенди, вчера за ужином у меня произошел неприятный разговор с моей матушкой, – начал юноша, торопливо вбирая воздух ртом.

– Что ты говоришь, Мехмед! Я не поверю, что что-то неприятное могло слететь с уст госпожи Габриэлы.

Идрис взял стакан с напитком с подноса, который принесла жена, и протянул уважаемому гостю.

– Перестаньте, эфенди, вы лучше меня знаете мою мать, как она пытается лезть в мою жизнь, словно это ее наилюбимейшая затея. Она ненавидит Хелену и даже не допускает мысли о нашем будущем лишь потому, что моя любимая – простолюдинка. Мать не видит того, что вижу я: Хелена – мой свет, ее крылья помогают моему сердцу летать там, где я раньше даже не мог разглядеть дорогу. Я, наконец, пережил то, о чем писали поэты в ваших книгах, – любовь. Поэтому я решил на первом же корабле отправиться с Хеленой в Египет, и вы не можете мне отказать, потому что вы знаете, что такое любить, – закончил он, отпив горячего молока и погладив свою грудь, словно гордился вышесказанным.

– О чем ты просишь меня?! – возмутился учитель. – Мне даже страшно подумать, что такой толковый юноша готов пожертвовать всем ради неизвестности. И что я отвечу твоей матери, когда она, убитая горем, будет разыскивать своего сына по всем окрестностям? Как я смогу, глядя ей в глаза, обмануть ее? Как я отвечу перед Всевышним за ее пролитые слезы?!