Габриэла

– А ну, давай выше, не такие же они дурочки, чтоб ждать нас на дороге.

Вот мы на большом и ровном плато. Крупный красноватый песок поблескивал под косыми лучами солнца, и казалось, что все плато устлано ковром. Я сразу почувствовал себя как-то торжественно: у нас в селе по большим праздникам всегда посыпали песком дорожки к школе.

Здесь дорога обрывалась. Дальше шла тропинка к высокой каменной стене с железными воротами, сквозь решетку которых виднелся красивый двухэтажный дом, настоящий маленький замок со шпилем; к нему вела аллея, тоже усыпанная песком. Вокруг – ни души.

Мы оставили мотоцикл у ворот и, взяв автоматы, тихонько открыли калитку. От середины аллеи отходили две тропинки, одна огибала бассейн, другая – скульптуру, изображавшую женскую фигуру и у ее ног – лягушку и змею. Мы постояли у бассейна. Вода была холодная, ключевая.

– Пойду посмотрю, что там за домом, жди здесь, – сказал Рыжков.

– У тебя граната при себе? – спросил я.

– Даже две. А ты смотри в оба, – предупредил он и пошел.

Я стал разглядывать дом и заметил, что на первом этаже открыто одно окно: значит, кто-то здесь есть. И тут же из раскрытого окна донесся сильный аккорд – играли на пианино. Всего можно было ожидать – только не этого, здесь, в горах, на заброшенной вилле.

Первые аккорды пролетели в тишине, как обещание. В прозрачном утреннем воздухе пианино звучало, как колокол. Что это за мелодия? Горло перехватило, я сел, прислонившись к каменной статуе, и увидел, как наяву, профиль откинутой назад женской головки, ищущей забвения в тревожных звуках сонаты – или зовущей на помощь? Я чуть было не назвал ее по имени: «Кларина!» Чем она так встревожена? Почему она здесь, в горах, в чужой стране – Австрии? Я пожалел, что со мной нет полковника и некого подтолкнуть локтем и шепнуть одно только слово: «Кларина!». «Да, – ответил бы он, – так играла Кларина… Но тише, давай послушаем. Она играет прекрасно, по-особому».

Кларина играла, и я слышал, как бьется ее сердце, ощущал ее дыхание. Я видел ее за пианино и уже не опрашивал, как она сюда попала. Внезапно пьеса оборвалась вибрирующим звуком. Наступила тишина – глубокая, зловещая. Я почувствовал, что сейчас что-то произойдет. Дрожь пробежала по телу. Я готов был броситься к окну, просить, чтобы играли дальше но тут искра блеснула в недрах комнаты, и меня ударило в грудь. Как гром среди ясного неба, в ушах хлопнул глухой выстрел, и я еще успел увидеть, как из окна выпрыгнули две фигуры. Потом шпиль на доме закачался и провалился куда-то в пропасть, а я обнял каменную статую, но земля ускользала из-под ног с головокружительной быстротой.

…Я очнулся вдруг, как будто вынырнул из-под воды. Острый камушек впился мне в щеку, а рот был как будто набит солью. Попробовал шевельнуть языком – не могу. Скосил глаза и увидел красную полоску – она свешивалась у меня изо рта на песок. Она-то меня и держит, как на привязи, решил я и хотел было порвать ее рукой, но попал во что-то мокрое и теплое: кровь!

Вокруг все было как прежде: тот же дом со шпилем, та же каменная женщина, что не хотела меня поддержать, когда я падал, и то же раскрытое окно. Потом подбежал Рыжков, оттащил меня к мотоциклу, уложил в коляску, приговаривая: «Вот идиотство!» Заверещал мотор, начался бесконечно долгий путь, и я то и дело проваливался куда-то в пропасть.

Еще раз я пришел в себя в медчасти, услышал голос командира бригады, он говорил, что меня надо немедленно в госпиталь. Голос полковника Покровского спросил:

– Что говорит врач?

– Говорит, если пуля легкое не задела, не опасно. Хотя черт его знает. Он столько крови потерял.

– Возьмите у меня кровь, – услышал я Рыжкова. «Вот идиотство!» – завертелись в ушах его слова.

5

…Первое, что я увидел, был потолок со старинной люстрой причудливой формы. Потом – Мария Магдалина, барельеф на стене. Немного повернул голову, и в глазах зарябило – столько веснушек было у девушки в белом халате; она тихонько сидела на стуле и, когда заметила, что я открыл глаза, вздрогнула, как от неожиданности.

– Вы кто? – спросил я.

– Ich verstehe nicht,[1] – ответила девушка.

– А что же вы здесь тогда делаете?

– Ein moment.[2] – Она приложила палец к губам, чтобы я молчал, и заторопилась из комнаты.

Вскоре на пороге появилось еще одно существо, тоже в белом халате, – худенькая, бледная, большеглазая девушка с крепко сжатым ртом. Она как будто была чем-то напугана. Подойдя поближе, она уставилась на меня с любопытством.

И – странное дело – глаза ее изучали меня, будто пытаясь отгадать во мне кого-то другого. Я почти физически ощущал ее взгляд, скользивший по моему лицу, спускавшийся к моей ране – на груди, справа.

Она тоже что-то была не похожа на русскую. И меня вдруг осенило – я в немецком госпитале! Значит, в плен попал! Но тогда почему я в отдельной комнате, да еще в такой роскошной, а не в бараке? Ага, это оттого, что меня взяли как разведчика, хотят подлечить поскорее – и на допрос: «Из какой вы части? Сколько у вас пушек, какого калибра? Каково расположение полков?»