Габсбурги. Власть над миром

Вестфальский мир 1648 г. остро поставил вопрос о том, что же такое Священная Римская империя. Вслед за французским философом Жаном Боденом (1530–1596) политическую власть в тот период начали понимать как неделимый суверенитет в пределах некоей территории. Но в чем заключается суверенитет империи, оставалось неясным: пытаясь разрешить эту загадку, один ученый (Иоганн Якоб Мозер) написал не менее 70 томов. Одни считали, что империя остается тем же, чем была всегда: иерархической пирамидой, на вершине которой восседает император, власть которого теоретически абсолютна. Другим же империя представлялась конфедерацией равных субъектов под коллективным управлением императора и князей, суверенитет в которой разделен. Поколения правоведов ломали головы над феноменом Священной Римской империи: была ли она монархией или аристократической олигархией, комплексом суверенных субъектов или же в самом деле явлением, не поддающимся категоризации, которое один влиятельный комментатор охарактеризовал как «ненормальное и причудливое»[243].

Первый после Вестфальского мира рейхстаг собрался в 1653 г. в Регенсбурге. Юридические диспуты моментально вылились в споры о протоколе и придворном этикете. Герцог Вюртембергский был убежден, что располагает таким же суверенитетом, как любой другой из князей империи, и потому въехал в Регенсбург в сопровождении трубачей и военного литаврщика — хотя прежде это было прерогативой курфюрстов. Император же Фердинанд III (1637–1657) придерживался противоположного мнения, считая, что Священная Римская империя должна сохранять строго иерархическую систему самодержавной власти. Поэтому он отказывался воспринимать посланцев князей как королевских послов и считал оскорбительным, когда князья вели себя так, будто они ему ровня. Как недавно сформулировал один историк, началось соревнование «двух церемониальных грамматик» — монархической и аристократической, каждая из которых отражала свой взгляд на то, чем должна быть Священная Римская империя[244].

Политически Фердинанд мог бы сосредоточиться на Австрии и соседних с ней королевствах Венгрии и Чехии. Рост французского влияния в долине Рейна, где многие князья вступили в союз с Людовиком XIV, не способствовал имперским амбициям. Но Фердинанд решил иначе. Сценарий его прибытия в Регенсбург был тщательно продуман, чтобы подчеркнуть величие монарха: он въехал в город через несколько триумфальных арок, восхваляющих его подвиги и свершения. Фердинанд был смысловым центром помпезных процессий и зрелищ, но умел планировать такие зрелища и сам: он построил в городе деревянный оперный театр и лично руководил демонстрацией Магдебургских полушарий — двух притертых друг к другу краями медных полусфер, из пространства между которыми был откачан воздух, так что их не могли разорвать даже две упряжи лошадей. Во время этой же сессии рейхстага состоялись пышные церемонии коронации жены Фердинанда как императрицы и его сына Фердинанда IV как короля римлян, но оба торжества омрачили перебранки князей о том, кто из них знатнее. (Младший Фердинанд умер в 1654 г., так и не став императором, но всегда упоминается с порядковым номером IV.)

Но не всего можно добиться церемониями и зрелищами. Как сформулировал один из самых ярких выразителей аристократической традиции, ритуал должен опираться на образы или подобия власти. Однако, если за ними не стоит реальная власть, это будут лишь «бессмысленные символы и напускная спесь». Обращение символов власти в ее реальное наполнение — именно этого смогли достичь Фердинанд III и его сын Леопольд I (1658–1705), сменивший отца на троне. За полвека после Вестфальского мира император вернул себе лидирующее положение в Священной Римской империи, как бы князья ни требовали равного и независимого от него суверенитета. Собственным тяжким трудом Фердинанд III превратил себя в политически необходимую фигуру — защищая мелкие княжества юго-запада империи от более могущественных и выступая арбитром в спорах между фракциями рейхстага. 18 месяцев кряду он лично председательствовал на заседаниях рейхстага 1653 г., отказываясь прерывать его работу даже во время обострений своей приведшей в итоге к смерти болезни желудка, хоть и «выглядел не лучше покойника». На своей последней исповеди в апреле 1657 г. он гордо заявлял, что проживет еще многие годы[245].