Гадание на иероглифах

В комнате было очень жарко, и его душил кашель. Сердце билось громко, неровными толчками. «Переработал», — подумал он. Была глубокая ночь. Фонарь, освещавший улицу, бросал через окно мутноватые блики на пол и стены. Берзин приподнялся, нащупал на письменном столе коробку с таблетками и положил одну под язык. От сердечной боли левое плечо словно бы онемело. Сон удивил его своей определенностью, яркостью, и Берзин почти вслух сказал: «А жизнь очень длинная штука» — и тут же с уверенностью подумал, что, если бы у него в запасе была вторая жизнь, он постарался бы прожить ее так же.

Сон слегка взволновал его, странным образом вернул ему забытые ощущения пережитого и как бы осветил всю жизнь. Он увидел батрацкий барак из красного кирпича с длинным, узким коридором, в который с обеих сторон выходили двери комнат, словно двери тюремных камер. Комнат было много — окно к окну, так они были тесны, лишены малейших удобств. В одной из таких комнат ютилась их семья — отец, мать, старший брат Ян, он, Петерис, сестры: Паулина и Кристина. Спали на широких полатях, кинув под себя какой-нибудь старый кожух, укрывались всяким тряпьем. Он ощутил душный запах барачного коридора — запах прачечной, кухни, людского пота. Услышал голос матери: «Для нас бога нет. Он только для богатых». Мать разрывалась между детьми и работой. Она осталась в памяти Берзина вечно куда-то бегущей, придавленной страхом — как бы не отказали в работе, не выбросили среди зимы из барака. Хозяин был беспощаден, чуть что — расчет, иди куда хочешь. Отец с утра до ночи пропадал на баронской усадьбе, а летом не появлялся домой неделями. Берзин увидел его большие, корявые ладони, его тяжелую, неуклюжую походку крестьянина.

Отец был православной веры, и дети получили возможность учиться. Он и Паулина за много километров, через лес, стали бегать в сельскую школу. И опять, как прежде, Берзина захватила сумрачная красота родного края с его лесами, голубыми озерами и могучими реками. В повседневной жизни он редко вспоминал о Латвии, разве только в связи с политическими событиями. Иногда ему казалось странным, что он принадлежит к определенному народу, у которого свои традиции, своя культура и свой быт. Но, оказывается, родина всегда была где-то рядом и давала о себе знать неожиданными снами и воспоминаниями.

Они шли с Паулиной по лесной дороге и жевали сухой горох. За плечами сестры болталась сума, в которой были их книги и немного продуктов на неделю: краюха хлеба, кусок вареного мяса, картофель — все, что могла наскрести мать от скудного стола семьи. Школа была далеко, и они уходили на целую неделю.

Учиться Петерис любил, его даже хвалили и называли способным. Особенно ему нравились гуманитарные науки: литература, история, география. Летом, когда Петериса отдавали в подпаски, он запоем читал все, что попадется. Книги откуда-то приносил Ян — это были сказки, стихи, народные песни. Он прочитывал от корки до корки все новые учебники за будущий класс. Петерис охотно шел в подпаски. Уйдешь с хозяйских глаз подальше — ни тебе грубых окриков, ни тычков, ни подзатыльников. Лежишь на теплом белом песке и читаешь. Как бы ни было бедно и убого детство, все равно оно прекрасно.

Он никогда не знал лучшей жизни, поэтому жизнь в Юргенсбургском поместье казалась ему, мальчишке, вполне естественной. Такой же естественной была и въевшаяся в кровь ненависть к хозяевам, немецким баронам фон Крейшам, на которых работала вся семья Кюзисов, начиная с деда. Для хозяев они, латыши, были грязными дикарями, вахлаками и варварами. Старший брат Ян часто говорил: «Нам остается одно: камень да красный петух, камень — в молотилку, петух — под стреху сарая». От Яниса Петерис уже знал, что немецкие бароны обретаются на их земле семьсот лет. Потомки крестоносцев отняли у крестьян землю и превратили латышей в своих рабов. В бараке часто напевали старинную латышскую дайну:

Есть далеко в море камень, —
Рожь молола там змея.
Той мукой господ накормим,
Что нас долго мучили.

После окончания школы двенадцатилетнего Петериса Кюзиса, как самого способного ученика, устроили в Прибалтийскую учительскую семинарию в городе Кулдиге, на казенный кошт. Тихий городок Кулдига весь утопал в садах. Он стоял на реке Венте, воды которой, падая с двух с половиной метров высоты, образовывали возле города водопад «Вентас румба». Водопад был местом паломничества богачей и туристов.