Гагаи том 1

Долбит Афоня мерзлую землю, распарился, жаром пышет, а на душе — наледь. Каково людям в глаза смотреть? Вот и Кондрат немецким тестем прозвал. «Може, ты, — кажет, — через этого немчика в родстве с самим хвюрером состоишь?..» Да что люди? Свой сын, меньшой, чертом зыркает. Ленька. Отцурался от сестры. Не выказывает почтения ее сожителю. Далеко ли до беды. Пытался он, Афанасий, урезонить сына, мол, надо терпеть, если не хочет на веревке болтаться, как Матющенки. А оно в ответ: «Лучше погибнуть стоя, чем жить на коленях». Где-то же набрался вот такого! Не знает, глупый, что это лишь слова. Как ни жить, лишь бы жить — вот она, правда. И он, Афанасий, хочет втолковать это своему неразумному сыну, чтобы оградить его от несчастья, сохранить в кутерьме. А когда увидел насмешливый взгляд сына, не желающего следовать его советам, пригрозил вышибить дурь из головы.

Взмах — удар. Взмах — удар...

Вышибал уже у одного. Теперь этот, того и гляди, сбежит. Вон как окрысился, щенок:

«От тебя, батя, иного и ожидать нечего».

Это ему, отцу, такое! А пришлось стерпеть. Тяжко терять последнего сына, своей рукой оттолкнув от себя.

Взмах — удар. Взмах — удар...

Как машина, работает Афоня. Силы в нем — на троих раскинешь, и еще останется. А с детьми не может совладать. Правда, последнее время Ленька вроде облагоразумился. И к Нинке заговаривает, и постояльца не дичится... Та в новую халепу вскочил. Пригрел рассорившегося с отцом Зоську Сбежнева. И что оно за дети пошли?! Чуть не по-ихнему — бегут от отчего порога свет за очи, власти родителя не признают. Кажись, куда уж лучше! Отец начальником заделался — староста. Это, почитай, бог в Крутом Яру. Жрать, пить — сколько душе угодно. А оно нос воротит... На себе испытал Афанасий, каково родительскому сердцу. Чернее ночи Маркел стал. Был у него Афанасий. Тайком от Леньки и Зосима приходил поговорить насчет продуктов. Не будет же он лишний рот кормить в такое-то время!.. Так и сказал. А чего стесняться. Пусть, мол, Маркел Игнатьевич не беспокоится. Присмотрю, мол, за сынком. Но ежели не удержали дома — давайте провиант... Маркел глаза отвел, к жинке своей отослал. Бабы, известно, жалостливые...

А мороз, знай, жмет, припекает. Заиндевели у мужиков шапки, бороды, усы, брови. Раскраснелись лица.

— Ну, стервец, лютует, — покрякивал Кондрат. — Слезу выжимает. — И вдруг затеребил напарника: — Гляди-гляди, Афоня, что оно за стихия такая? Никак сатана у натуральном виде.

Афоня выпрямился и с перепугу присел. Что-то непонятное двигалось на них. Вроде человек, а голова... Ушей нет, лица нет, вместо глаз две дырки, а из третьей, что пониже, дым прет. За этим чудовищем торопливо, вприпрыжку, следовала свита: военные, цивильные. Вся орава промчалась вдоль траншеи к подалась в сторону резервуара.

— То ж комендант, — наконец обрел дар речи Афоня.

— Теперь и я вижу, — согласился Кондрат. — Да поки разглядел — мало не помер. Ей-ей, как на духу кажу.

— Ото и я оробел, — сознался Афоня. — Как глянул, из дырки той огонь высвечивает, дым валит — и обмер. А то, выходит, цигарка. — И, помолчав, добавил: — Что ж то за хреновина такая на ём?

— Намордник, — сказал Кондрат. — У фрицев шкура к морозу не приспособлена.

Афоня качнул головой, проговорил;

— Тут еще терпимо. Замерз — в любую хату можно вскочить погреться. А как оно в степу, на фронте?

— Небось маму родную вспоминают, — не без злорадства вставил Кондрат. — В степу тая стихия поядреней шибает.

— Нашим, хоть и свыкшие, тоже несладко, — рассудил Афоня. И уже тише: — Так то верно, что под Москвой всыпали?

Кондрат кинул несколько лопат сколотого Афоней грунта, метнул взглядом по сторонам.

— Токи так: могила три креста. К слову придется — скажи, кому доверяешь. Чтоб не продали. А где узнал, кто сказал — ни гугу. Сорока на хвосте принесла. Уразумел? — Он снял рукавицу, забрался под ватник, сунул Афоне свернутую бумажку. — Читай. Драпанули больше чем на сто километров. Бросали оружие, технику. Кричали «Гитлер капут» и «хенде хох» поднимали. А тут нам торочат, что Красная Армия разбита. Как бы не так!

Афоня пробежал глазами листовку. Он плохо соображал, что в ней написано. Его сначала бросило в жар, а потом ледяной холод подступил к самому сердцу. Ему показалось, что это Ленькина рука. «Ну да, — лихорадочно думал он. — Подписано — «Народные мстители;». А рука-то — Ленькина! Неужто Ленькина?»

— Ото ж «вояки» и забегали, — подытожил Кондрат. — Где аукнулось, а тут откликнулось. Видать, большой шелест пошел.

Но Афоня, встревоженный зародившимся подозрением, ничего не слышал.

15

Своеобразные отношения сложились у Зосима с отцом. Может быть, потому что в паре работали как равные и равноправные. Санька, уже и готовясь в армию, не мог перечить отцу, высказывать неудовольствие А Зосим, хотя и моложе, не стеснялся, рубил сплеча, если считал отца неправым.

Его огорчило и напугало то, что отец согласился быть старостой.

— Не мог отказаться, — возвратившись со сходки, хмуро упрекнул его.

— Общество просило, — ответил Маркел. — Обществу  перечить нельзя.