Гагарин. Человек и легенда

С самого начала этой новой жизни Гагарина больше всего поразило, что теперь он лишился возможности втайне помогать тем многочисленным ходатаям, которые обращались к нему с самыми различными просьбами. Его не назовешь святым, но он, несомненно, был очень доброжелательным человеком, скажем спасибо достойному воспитанию в Гжатске и Клушине. Ему всегда было присуще чувство ответственности за порученное дело — он научился этому еще в годы войны. Среди его бывших коллег, намекавших на его капризы, шалости и легкомысленное поведение, никто не отрицал, что он всегда с теплотой и щедростью относился и к друзьям, и к незнакомым людям, когда те попадали в беду.

При Звездном городке через десять дней после гагаринского полета учредили специальный отдел писем — там обрабатывался колоссальный наплыв корреспонденции, приходившей со всего Советского Союза и из многих зарубежных стран. Со временем отдел расширили для работы с письмами, адресованными и другим космонавтам. (К 1964 году все товарищи Гагарина, побывавшие в космосе, стали знаменитостями; неудивительно, что они пользовались большим влиянием в высших эшелонах власти.) Семь сотрудников находились здесь на постоянном дежурстве (по меньшей мере двое из них напрямую подчинялись КГБ). Эту службу возглавил Сергей Егупов, в задачу которого входило, во-первых, разгрузить Гагарина, а во-вторых, приглядывать, не всплывут ли в корреспонденции какие-нибудь деликатные темы. Он рассказывал: «Чаще всего на конвертах писали: „Гагарину, Москва“. Или „Гагарину, Кремль“. В конце концов решили ему выделить специальный почтовый индекс, „Москва-705“. Думаю, за все эти годы мы получили не меньше миллиона писем».

Большинство из них выражали радость, изумление, восхищение подвигом Гагарина и гордость. Но далеко не все письма были такими. Некоторые послания несли страдание, отчаяние и просьбу о помощи. «У нас в Звездном все они хранятся в архиве, доступ открыт. Сами можете увидеть, плохих писем там вообще нет, ни одного», — говорил Егупов. Резонно предположить, что какие-то из них наверняка уничтожены, однако огромное количество таких «нехороших» писем сохранилось. «Примерно десять-пятнадцать процентов корреспонденции содержало всевозможные просьбы от простых людей — об улучшении жилищных условий, о том, чтобы поставили водяную колонку, чтобы увеличили пенсию, чтобы взяли ребенка в детский сад… в те времена это почему-то довольно сложно было устроить». Самые отчаянные письма приходили от заключенных, просивших о пересмотре дел. Федор Демчук вспоминал об одном из них, молодом человеке, жестоко осужденном за свое первое правонарушение. «Гагарин говорит: „Как мне быть? Я должен помочь, ведь если мы спасем этого парня, дальше у него все будет гораздо проще и легче. А вот если он сядет в тюрьму, его навсегда затянет в преступную систему, и он никогда не станет нормальным человеком“. Он повсюду обращался, ходил во всевозможные инстанции, настаивал. По-моему, он добился каких-то результатов».

Можно только догадываться, какую боль испытывал Гагарин, читая, например, такие обращения:

Уважаемый Юрий Алексеевич! Штурман первого класса, прослуживший в Военно-воздушных силах девятнадцать лет, просит Вас принять его. От этого зависит жизнь моего сына…

Юрий Алексеевич, Герой Советского Союза! Мою дочь отказались принимать в университет из-за ее еврейского происхождения. Не могли бы Вы…

Дорогой товарищ Гагарин! Гражданин Данилченко просит вас посодействовать с получением места в доме инвалидов для его дочери, которая страдает психическим расстройством…

Егупов извлекает из архива и другие характерные примеры: «А вот письмо, где семья Курдюмовых просит об улучшении жилищных условий, девять человек в одной комнате, площадь шестнадцать метров, дом старый, стены сыреют. А вот еще одна просьба насчет жилья — от гражданки Морозовой, у нее ребенок с врожденным пороком сердца; а вот заключенный Якутии пишет, что его несправедливо осудили, и просит отменить приговор». Каким-то чудом Гагарину удавалось отвечать почти на все письма, проявляя большую заботу о своих соотечественниках. Особенно душераздирающие послания он носил в своем бумажнике — чтобы подхлестнуть совесть, не давать душе успокоиться. Правда, были и такие запросы, которые его совершенно не трогали, например: