Гагарина, 23

Его няню временно назначили опекуном. Няня и Лёва поехали в Москву к родственникам мамы, чтобы Лёва остался у них жить; когда они туда приехали, тётя Эстер – двоюродная сестра мамы, попросила их уйти. «Не доставляйте нам неприятности!» – так она сказала, потому что очень опасно иметь такого родственника, как Лёва – сына врага народа.

Вернулись в Ленинград и Лёву определили в детский дом. Где папа, он не знал, но слышал, как взрослые говорили: «десять лет без права переписки». Что это означает? Лёва, рано овладевший грамотой, писал маме печатными буквами про свою жизнь и рисовал цветы. Эти письма проверяла и отправляла по почте воспитательница – она сказала, что у неё есть адрес тюрьмы, в которой жила мама. Лёва верил, что письма доходили и мама радовалась нарисованным букетам.

На летние каникулы сорок первого года Лёве разрешили поехать к дальним родственникам. Они не боялись сына врага народа, жили далеко от города, почти в лесу, в одном из местечек Пинского района. Местечко – это такой маленький городок. За Лёвой приехал дяденька и отвёз его туда на поезде. Лёве очень понравилось в местечке – он никогда не видел так много домашних животных. Вислоухий пёс Пират стал его другом.

Фашисты появились в их местности через несколько недель после того, как объявили войну. Никто не думал, что это случиться ТАК быстро.

Лёве было восемь лет – он не любил манную кашу, обожал животных, и очень хотел жить.

***

Чувство опустошения и горечи не покидали Анну Борисовну, в довершение ко всему, Лиза вдруг заговорила о своих страхах. Она жаловалась, что в последнее время видит краем глаза странные движения; ей всё время кажется, что рядом кто-то есть; в тишине квартиры слышатся скрипы и шорохи.

Анне Борисовне только таких разговоров не хватало! На душе стало ещё муторнее, но взяв себя в руки, она менторским тоном отчитала Лизу: «Вера в потусторонние силы – это пережиток прогнившего буржуазного прошлого. Советские люди должны идти по жизни с ясным умом, что невозможно без духовного развития, для этого необходимо читать классическую мировую и советскую литературу. На фабрике прекрасно укомплектованная библиотека. Поверьте, когда вы окунётесь с головой в увлекательный мир книг, сразу же перестанете видеть и слышать всякую потустороннюю чепуху. Выбросьте из головы предрассудки старого мира! Послушайте меня, я желаю вам добра!» – довольная своей проникновенной речью, Анна Борисовна почувствовала, что собственный страх отступил.

Аврум посмотрел на Мок и кивнул в сторону подопечной, всем своим видом говоря: «Вот видишь, с кем приходится иметь дело!»

глава 16

В этот приятный во всех отношениях майский вечер, Анна Борисовна, она же Ханна, дочь Боруха, решила навестить Фаню – свою единственную подругу. Ей одной можно было рассказать о ночном инциденте и отвести душу, просто поговорив на идиш.

Группа завсегдатаев собралась на ежевечерние посиделки. Места хватало всем – на длинной и широкой скамейке вряд сидели: Пётр Степанович Нарочинский с женой; Дарья Никитична из соседнего подъезда; курящая папиросы золотозубая соседка, у ног которой тёрся рыжий кот, и бабушка, присматривающая за внуком Ержанчиком.

Увлечённо обсуждались новости посёлка и страны в целом. Пётр Степанович, тряся сложенной в трубку газетой, густым голосом говорил: «В газете «Труд» чёрным по белому написано …»

Из подъезда вышла Анна Борисовна, пожелала всем доброго вечера – ей вразнобой ответили и замолчали, глядя вслед.

Дарья Никитична, умастив поудобнее зад, кивнула в сторону ушедшей:

– Хорошо Гольдманша пристроилась – внуча моя, Зойка, дружит с Лизаветой, забегает мальчонке гостинцев занести, и всякий раз видит, что Лизка без передыху убирает, стирает, кухарит. Вот чё я вам скажу – хитрожопая еврейка нашла себе батрачку!

Жена Петра Степановича заговорщицки прошипела:

– Я так боюсь евреев! Они же на свою Пасху христианских младенцев режут и кровь в тесто для мацы добавляют! Теперь не знаю, чего ждать – она ведь как раз над нами живёт. За что нам такое наказание!

– Что ты так переживаешь – у вас младенцев нет. Пусть Лизка боится. —золотозубая тётка цинично загоготала.

Пётр Степанович сплюнул и процедил сквозь зубы:

– У нас в семье говорили: «Где жид проскачет, там мужик заплачет».

Дарья Никитична, подстраиваясь под тон жены Петра Степановича, свистящим шёпотом сообщила:

– А ещё она сидевшая! Шпиёнка! На фашистов работала! У нас так просто не сажают – если человек честный, то он и не боится. Ишь ты, квартиру ей дали! Рибилитация! А кто знает, чё там было.

Золотозубая вдруг вскинулась:

– А что тебе до сидевших?! Каждый третий в стране сидел, сидит или сядет! Если будете так языки распускать, то никакие реабилитации вам не помогут.

Жена Петра Степановича отмахнулась от папиросного дыма:

– Что ты вдруг вызверилась, ты что сидела?

Последняя затяжка, щелчком выброшенная папироса, колючие глаза, поджатые губы процедили:

– Сидела, и что!