Гай Иудейский

Это был Гай, и я не понимаю, почему сразу этого не понял. Сказать, что он был в гневе, значило не сказать ничего — я видел, что он впал в свое страшное неистовство. Не отпуская меня, он приподнялся над моим лицом, ткнул рукой, в которой держал меч, и лезвие, скользнув по моей шее, глубоко ушло в землю.

До сих пор не могу понять: промахнулся ли он или сделал это нарочно? Он дернул меч на себя, и я скорее почувствовал, чем увидел его острие у самых моих глаз.

— Говори, ублюдок, — процедил он сквозь зубы, содрогаясь всем телом, — говори, кто послал тебя?!

— Я… я… — только и смог выдавить я.

— Нет, ты ответишь! — прокричал он так громко, что его крик непременно услышали в городе. — Кто послал тебя, кто нанял тебя и сколько тебе заплатили?! Говори, или ты умрешь сию же секунду!

При всем ужасе, который я испытывал, при всем оцепенении, в котором находился, я каким-то невероятным образом все же сумел сообразить, что если сейчас не отвечу, то умру теперь же. И я выдавил из себя, хрипя:

— Я сам… я хотел… мне было…

— Сам! Сам! — прокричал Гай надо мной, но я ощутил, что сказал самое верное из того, что можно было сказать.

Еще несколько мгновений острие меча подрагивало где-то у глаз, но вдруг Гай, опершись рукой о мою грудь, поднялся.

— Вставай! — выговорил он уже довольно спокойно, но все еще тяжело и прерывисто дыша. — Иди за мной!

И, повернувшись, он пошел по направлению к городу. Я торопливо поднялся и, зажав рану на шее рукой, потрусил за ним. Странно, но у меня ни на одно мгновение не возникло желания бежать, хотя я легко мог это сделать (Гай шел быстро и ни разу не обернулся). У меня не только не возникло такого желания, но я больше всего боялся, что он уйдет, а я останусь. Теперь я страшился потерять его из виду больше, чем тогда, когда следил за ним. Все тело мое содрогалось от боли и страха, а рука, которой я зажимал рану, была в крови — кровь прожималась сквозь пальцы и текла по запястью к локтю, — но я шел и шел, не в силах оторвать взгляда от белеющей впереди спины Гая.

Когда мы вернулись на постоялый двор, я едва передвигал ноги. Хозяин и другие постояльцы смотрели на меня со страхом, но никто из них не посмел спросить Гая, что со мной случилось. Гай обернулся ко мне и коротким движением руки приказал, чтобы я шел в нашу комнату, а сам что-то тихо сказал хозяину. Тот как будто переспросил, и тогда Гай громко и раздраженно ответил:

— Я же сказал — лучшего!

Только потом я понял, что разговор шел о враче. До его прихода Гай сам промыл мне рану и перевязал чистым холстом, который принесла жена хозяина.

Врач явился довольно поздно, он почему-то с опаской взглянул на Гая, а тот кивнул ему на меня. Увидев повязку, сквозь которую сочилась кровь, он удрученно покачал головой, но тут же принялся за меня и возился с раной до поздней ночи.

По-видимому, я потерял много крови, хотя рана не была глубокой. К тому же она загноилась, и мы пробыли на постоялом дворе больше недели. Это случилось впервые, когда мы пробыли больше дня в одном месте. Все эти долгие дни Гай выглядел очень озабоченным: то ли оттого, что рана медленно заживала, то ли оттого, что пришлось задержаться здесь. Он почти никуда не выходил, но мы не разговаривали. Врач посещал меня каждый день и все так же с опаской поглядывал на Гая. Он менял повязки, накладывал на рану какие-то резко пахнущие снадобья, заставлял меня открывать рот и показывать язык, хотя это всякий раз причиняло мне боль.

То ли врач был хорош, то ли молодой организм справился с болезнью, а скорее всего и то, и другое, но к концу недели я чувствовал себя уже довольно хорошо, стал вставать и выходить во двор. И когда на следующий день Гай спросил меня, в состоянии ли я ехать, я ответил, что чувствую себя вполне крепким. Он недоверчиво посмотрел на меня, но тут же стал собираться.

Еще через неделю я был совершенно здоров, и, если бы не рубец, который я случайно задевал время от времени и болезненно это ощущал, я бы и не вспоминал о ране.

Гай не заговаривал со мной о происшедшем, и это томило меня. Теперь он говорил со мной только по делу, да и то односложно: сделай это, купи то, пойди туда. Было бы значительно легче, если бы он напоминал мне о моем проступке. Он едва не убил меня, но я не чувствовал к нему ни злобы, ни обиды и винил только самого себя. Порой я тоскливо смотрел на него, и, когда наши взгляды встречались, мне порой казалось, что он вот-вот скажет мне то, чего я жду. Но он молчал и равнодушно отводил взгляд. Он даже не злился на меня, по крайней мере, никак злобы не показывал, и это был род пытки, которую он для меня придумал.

Не выдержав, я как-то сказал ему с горячностью:

— Я больше так не могу, Гай. Ну скажи хоть что-то, только не мучай меня. Если ты желаешь, я уйду, хотя мне не хочется расставаться с тобой. Я не хотел принести тебе вред, мне было просто любопытно.

Он ответил сразу и очень спокойно, будто не заметил моего состояния:

— О чем это ты? И я не хочу расставаться с тобой. Кстати, я заметил, что твоя лошадь хромает. Посмотри, что с ней, нам предстоит долгий путь.