Гаяна

Машина выехала на ровное, обширное поле и остановилась возле приземистого четырехмоторного самолета. В комфортабельном пассажирском салоне Сардова ожидал высокий, широкоплечий мужчина с гладко выбритым лицом.

- Я готов, мистер Дорт, - сказал Сардов.

- Очень хорошо. Вам все ясно?

- Несколько деликатное дело, сэр, так что сразу не ответишь на ваш вопрос… Пока мне понятно все!

- Мне не хочется, чтобы вы втягивали в наше дело лишних людей, Сардов.

- Я уже говорил вам, сэр, что буду работать один…

- Хорошо, - прервал Дорт. - Да, передайте своему начальству, что на донскую операцию хватит одного месяца.

- Слушаюсь. Но мои шефы не любят, когда их учат. Ведь это все равно, что советовать лечащему вас врачу, как долго надо держать вас в постели.

- Ну ладно, ваше дело, - произнес Дорт. - Мне важно одно: связь я держу с вами, и все!

- Совершенно верно, сэр. До свиданья, сор, считайте, что ампулы в ваших руках…

Двадцать минут спустя четырехмоторный самолет отделился от земли.

3

Командир корабля Андрей Шелест хмуро посмотрел на низкие облака, закрывшие горы, прищурился от сильного ветра и поднял меховой воротник кожаного реглана.

Синоптики не ошиблись: вылететь не удастся. Надо же так случиться! До Нового года меньше восьми часов, в Ростове-на-Дону его ожидают друзья, а он… застрял здесь, в аэропорту Минеральные Воды!

Шелест направился в профилакторий.

Пятая палата, где только что расположился экипаж Шелеста, уже имела вполне обжитой вид: из гардероба торчала куртка бортрадиста, на тумбочке красовался раскрытый чемоданчик второго пилота Венева, в углу валялись его ботинки, на фикусе покачивался черный галстук. Сам же Петя Венев лежал на постели и задумчиво смотрел в потолок. Собственно, Детей или Петром его нигде и никто не называл. Ему шел двадцать первый год, а на вид было и того меньше. Наверное, оттого и прилипло к нему прозвище Петушок.

Характера он был живого, житейские огорчения стекали с него, как с гуся вода. Пожалуй, главным недостатком его была всегдашняя пылкая уверенность в том, что всякое желание легко исполнимо.

В свободные минуты Петушок очень любил фантазировать на самые различные темы. Так было и сейчас. Размечтавшись, Петушок окликнул бортрадиста Черныша, углубленного в какие-то расчеты:

- Серафим!

- Погоди, не сбивай… Девятнадцать… Двадцать… Двадцать семь тысяч шестьсот километров умножить на…

- Что ты подсчитываешь?

- Сколько я заработал в этом месяце.

- К чему? Есть плановый отдел, бухгалтерия, там и подсчитают.

- Это когда еще будет, а я хочу сейчас знать… Ну, что ты хотел сказать?

- А! Вот послушай, Сима. Пройдет сколько-то лет, и мы будем летать на сверхскоростных реактивных самолетах. А?

- Ну и дальше…

- Вот, говорю, будут полетики! Скажем, высота тысяч сорок метров, а скорость - тысяч десять-двенадцать километров в час.

- Недурно, - заинтересовался Серафим. - Особенно если километровые будут платить по повышенному тарифу.

- И вот несемся мы в Москву откуда-нибудь с Южного полюса и еще над Кавказом включаем командную радиостанцию. Я начинаю: «Я - борт такой-то, вошел в вашу зону, разрешите вход в малый круг…» А над Харьковом командир спокойно так говорит мне: «Будьте настолько любезны, уважаемый товарищ Венев, выпустите шасси!» Каково?

- Отлично! - оживился Серафим. - Может, так и будет. А дальше?

- А потом ты превратишься в старого хрыча и будешь рассказывать внукам: «Да, детки, летали мы когда-то в Москву на воздушных кораблях с поршневыми моторами. От Ростова до столицы долетывали запросто за три часа…» А внучата тебя на смех поднимут: «Брось, дедушка, за три часа до Луны долететь можно…» А ты им - доказывать…

- «Старый хрыч», - буркнул Серафим, - такое скажешь!

- Боишься старости?

- А ты?

- Я - нет! Как седина полезет мне в бороду, я сейчас же к медикам… Включат они какую-нибудь чертовину - и сразу лет двадцать простят мне. А вот еще…

Но тут в палату вошел Шелест. По тому, как тяжело ступал командир, они поняли: аэропорт будет закрыт непогодой всю ночь.

- Туман - хоть лопатой разбрасывай… Засели мы, братцы, денька на два, - вздохнул Шелест.

- Да, не зря цыган две зимы менял на одно лето! - заметил Петушок.

- А Новый год? - спросил Серафим.

- Здесь встретим, конечно.

- Оно так, да скучновато будет.

- Кого-нибудь пригласим, потанцуем…

- Ладно, идемте в столовую продлевать свою жизнь, - сказал Серафим.

К ночи ветер стих, и в морозном конусе света от фонаря над перроном кружились мелкие жесткие снежинки. Петушок и Серафим шли к аэровокзалу. У входа они, точно по команде, остановились.

Перед ними, прислонясь к двери, стояла девушка в темно-синем пальто, отороченном белым мехом, и в такой же шапочке. Свет играл на ее волнистых волосах, и они отливали темным золотом. Лицо у девушки чистое и нежное, с открытым лбом, тонким маленьким носом и чуть заостренным подбородком. Глаза темно-серые, с голубыми искорками. Когда шальные снежинки упали на ее губы, она улыбнулась и на щеках возникли крохотные тени.

- Добрый вечер! - почти одновременно сказали Венев и Черныш.

- Уже ночь, - заметила она.