Гайда!

– Ладно, Адька, не обижайся, – повинился перед товарищем Субботин, – про зубы я и правда пошутил. А вот о войне у меня твердое мнение – ее надо кончать прямо сейчас. Наш Шурка, брат мой старший, как ушел в четырнадцатом году на фронт, так до сих пор дома не появлялся. Раньше хоть писал, а с июля от него вообще никаких вестей нет. Мать день и ночь плачет. И жена его, Женька, вся извелась. Вот скажи ты мне – им нужна эта война?

– Никому не нужна эта война, – ответила за Гольдина Таля. – Ее нужно заканчивать прямо сейчас. Я хочу, чтобы наш папа жил дома, с нами!

– А как ее прямо сейчас закончить? – подал, наконец, голос Толя Ольшевский. – Оставить германцам наши земли, которые они захватили? Значит, мы домой не сможем вернуться?

Ребята задумались. Никто из них не знал, что ответить товарищу.

Семья Толика вместе с партией беженцев приехала в Арзамас из Гродненской губернии еще в пятнадцатом году, после того как российская армия уступила врагу значительную часть наших западных территорий, в том числе и его родную Картуз-Березу – мало кому известное местечко в Пружанском уезде. Толика зачислили в реальное училище, в Аркашин класс. Мальчики быстро подружились. Реалистом стал и еще один беженец из того же Пружанского уезда – сын железнодорожника Сашка Плеско, которого Аркаша тоже считал своим другом, хотя и учились они в разных классах – Плеско был на год старше.

– Ребята, кто-нибудь знает, что тут на углу Сальникова и нашей Новоплотинной строят? – неожиданно повернув разговор в другое русло, спросила Таля. – Говорят, еще один электротеатр?

– Точно! – обрадовался такому повороту Аркаша. – Какой-то Терентьев стройку развернул, к весне обещает закончить. Хочет конкуренцию Рейсту составить.

– Ну, а что? Правильно делает, – одобрил действия Терентьева Гольдин. – Синематограф сейчас столько продукции выпускает, что хоть десять электротеатров открывай.

– А нам-то как хорошо! – поддержал товарищей Субботин. – Когда Воскресенский свой «Мираж» открыл, он по 30 копеек за билеты драл. А как только электротеатр Рейста заработал, а потом еще на Алексеевской «Семь слонов» открыли, так билеты у всех намного дешевле стали!

– Да… Хоть тебе война, хоть революция, а без развлечений народ не может, электротеатры всегда полные, – поднявшись из-за стола, сказал Гольдин. – Спасибо за чай, но пора бы и по домам, темнеет уже.

Натянув старую фуфайку, Аркаша вышел вместе с ребятами во двор, чтобы, проводив их, принести из сарая вязанку дров – пусть за ночь подсохнут, а то утром тете Даше печку не растопить.

«Сколько ни говори, ни спорь о сегодняшнем положении дел, все равно до истины не докопаешься. У каждого свое мнение, – думал он, вытаскивая из поленницы дрова. – Конечно, Толик Ольшевский ни о каком мире и слышать не хочет, пока его деревню от германцев не освободят. Небось, и Шурка Плеско, и другие беженцы так же думают. Вот и кадеты на своих митингах призывают воевать до победного конца. Только зря Гольдин говорит, что их многие поддерживают – народ все больше к большевикам прислушивается».

Мальчик вспомнил, как внимательно участники съезда крестьянских депутатов слушали Женьку Гоппиуса. Хотя, какой он теперь Женька? Ему уже двадцать исполнилось, и многие обращаются к нему по имени отчеству – Евгений Евгеньевич. А как он хорошо говорит! Складно, убедительно. Не просто зачитал принятые большевиками декреты о мире и о земле, а разъяснил мужикам все, что им было непонятно.

В зале сидели крестьяне из разных волостей. Аркаша наблюдал за их реакцией на Женькины слова. Некоторые относились к ним скептически, даже с усмешкой. Другие – настороженно, словно не знали, верить им или нет. Но большинство депутатов все-таки, слушая Женьку, согласно кивали головами. Да еще бы им не кивать! Ведь в декретах, которые обсуждались на съезде, прописано все то, о чем мужики давно уже мечтали.

– Советское рабоче-крестьянское правительство, – говорил Гоппиус, – предлагает всем народам и всем правительствам воюющих стран немедленно объявить перемирие, для того чтобы начать переговоры об окончании войны. Мир нужно заключить быстро, и, как в декрете записано, без аннексий и контрибуций.

– А я вот интересуюсь, что за нексии такие? И эти, как их, – котри, кобри… Тьфу ты, не выговоришь даже. Ну, в общем, трибуции эти? – прервал выступающего сидевший позади Аркадия и Андрея мужик. – Вернусь домой, люди спросят, что за звери такие, а я и не знаю. Нам-то от них хуже не будет?

– Я вам сейчас все расскажу, – ответил Гоппиус. – Только вы сначала назовите свои имя, фамилию, скажите, какую волость представляете.

Он повернулся к девушке, сидевшей за небольшим, стоящим возле стены столиком, и попросил ее:

– Люда, запиши вопрос.

Девушка – она исполняла обязанности секретаря съезда – кивнула и, придав своему юному личику самое серьезное выражение, начала что-то писать на лежащем перед ней листке бумаги.