Гайдебуровский старик

Я, как ошпаренный подскочил с места, не дав Тасе закончить свою крамольную мысль.

Она так и осталась сидеть с открытым ртом.

– Ты с ума сошла! – закричал я на нее. Но при крике мой голос почему-то молодел. И я вовремя остановился. И уже приглушенно затараторил. – Ты с ума сошла! Да как ты смеешь даже такие мысли допускать! Испорченная девчонка! Соплячка! Я вообще никогда не был женат! И считаю это одним из своих достоинств! И как ты посмела… Посмела! Даже намекнуть! Да, я слишком стар, но еще не настолько, чтобы выжить из ума! И не допущу, чтобы ты тут меня с ума сводила! Как можно тебе вообще доверять! Самое лучшее, что ты сейчас можешь сделать – это уйти!

Мне от всей души хотелось схватить ее за шкирку и вышвырнуть на улицу. Она это почувствовала. Вскочила с места. И, похоже, испугалась не на шутку. Я никогда не позволял себе подобного тона, даже когда еще не стал стариком.

Тася медленно попятилась к двери.

– Мне и правда уйти? – пролепетала она, чуть заикаясь.

– Куда правдивей! И хорошенько запомни один совет, девочка. От старика. Не лови там, где работаешь. И не словишь ничего, и место потеряешь!

– Но ведь я ничего еще не потеряла? Да? Во сколько мне завтра приходить? Как всегда? – Тася умела отсекать невыгодную ей информацию.

– Нет! – выкрикнул я молодым голосом. – Никуда тебе приходить не надо! И, тем более, сюда! И никогда!

Тася не уловила мой молодой голос. Она была слишком напугана. Поспешно натянула на себя белую кроличью шубку и белую шапочку. И выскочила за дверь. Ее блестящие пакеты остались валяться на полу.

Я приблизился к окну. Мимо витрины быстрым шагом шла Тася. Ее высокие каблучки так громко цокали, что мне казалось, я отчетливо слышу их стук. Снежинки медленно и печально кружились в воздухе. И падали на белую шубку и шапочку. Отчего они выглядели еще пушистее. Тася напоминала испуганного зайчонка, которого вот-вот подстрелит старый опытный охотник. И быть подстреленной она не хотела. И не могла допустить. В этом была вся Тася. Зайчонок умел спрятаться от опасности. И поскакал на каблучках еще быстрее.

Тася прыгнула к Сенечке, который, как всегда, стоял на перекрестке, отражая палочкой атаки железных акул. И уткнулась носиком в его грудь. И я видел, как ее плечи тряслись от рыданий. А Сенечка, красный от мороза, нежно гладил одной рукой ее рыжие, запорошенные снежком волосы, выбивающиеся из-под шапочки. А другой рукой указывал верный путь машинам. Которым, по большому счету, было плевать на его указания. И они сами выбирали свой путь.

Охотник не подстрелил зайчика. Это был плохой охотник. Он промазал. Зайчика подобрали, пожалели и поверили в его беззащитность.

Тася и Сенечка так и стояли в обнимку. Мимо проносились машины, сверкая гневно круглыми желтыми глазами. И печальные снежинки превращались в хлопья снега, а хлопья снега в свирепую рвущуюся метель. Казалось, она вот-вот закружит в вихре Тасю и Сенечку. И унесет в снежную неизвестность. Но случится ли это на самом деле, я узнать не смог. Поскольку из-за метели уже ничего не мог разглядеть. И отошел от окна. И только тогда подумал, почему я так разозлился? Неужели я злился не на то, что у меня вот-вот отнимут свободу? А на то, что ее так мне легко смогли предоставить. Что парень Гришка был забыт раз и навсегда, словно его никогда и не существовало на свете. И его, этого симпатичного, молодого философа так легко, вот-вот заменили бы на старика. И неужели так легко человек заменим. И так легко забывается. В таком случае, зачем мы вообще появляемся на этой земле? Если мы так фрагментарны. И зачем мы так долго живем? Если жизнь всего лишь – один кадр многомиллионной пленки. И зачем мы так много наживаем вещей – если они достанутся в итоге не нам. И зачем так много у нас родных и друзей, если мы с ними все равно расстанемся. И забудем. Или они забудут нас. И зачем мы вообще любим, если любовь все равно, гораздо короче жизни. И не только ее. А гораздо короче всего, что эта жизнь нам может предоставить. Любовь – это самое короткое, что есть на свете. И кажется, самое бессмысленное. Но понимаешь это тогда, когда она нас покидает. Когда по ней уже не плачешь. А на душе только терпкая досада – зачем, зачем я столько времени потратил на любовь. Как-то на другое время тратить не жалко.

Что ж. Я еще раз убедился, насколько старик был прав. Только одиночество – самое надежная вещь на земле. Никто не предаст. И ты никого предать не сможешь. И никто не сможет забыть, и ты никого не забудешь. Нужно учиться жить одиноким. Ведь все равно рано или поздно каждый остается один. И только одиночество может даровать подобие вечности и бесконечности. Как застывшая форма искусства.

Впрочем, нужно успокоиться. Чего я так разволновался. Если я даже не любил Тасю. И не собирался любить. Вот еще одна особенность проклятой любви. Даже когда не любишь – все равно обижаешься, что тебя легко забывают, и легко бросают.