Гайдзин

В ту ночь Филип Тайрер не мог заснуть. Он лежал на одном из соломенных матрацев, брошенных поверх потертого ковра на полу, устало переворачиваясь с боку на бок каждые несколько минут. В его голове неприятно путались мысли о Лондоне и Анжелике, нападении, завтрашней встрече, ноющей боли в руке и сэре Уильяме, который весь день раздражался по пустякам. В маленькой комнате было холодно, этот холод напоминал, что скоро наступит зима. Застекленные окна выходили на большой, красиво спланированный парк позади здания миссии. Второй матрас в той же комнате предназначался капитану, но тот ещё не вернулся с обхода.

Не считая возни собак, рыскавших в поисках пищи, и редкого мяуканья бродячих кошек, город был погружен в тишину. Время от времени он слышал далекое звяканье корабельных колоколов флота, отбивавших склянки, да гортанный хохот размещенных там солдат, и чувствовал себя спокойнее. «Эти бойцы не знают себе равных, — думал он. — Мы здесь в полной безопасности».

В конце концов он встал, зевнул, на цыпочках подошел к окну, открыл его и облокотился на подоконник. Снаружи была сплошная темень, плотные облака заволокли все небо. Ни одной тени нельзя было различить, но он видел много шотландцев, патрулировавших сад с масляными фонарями. За забором с одной стороны в темноте проступали неясные очертания буддийского храма. На закате, когда волынки проиграли отбой и «Юнион Джек» был по обычаю спущен на ночь, монахи затворили тяжелые ворота храма, прозвонили в колокол, а потом наполнили ночь своим странным песнопением: «Ом-м-ммани-и-и падми-и-ихум-м-м...», повторяя эти слова снова и снова. На Тайрера пение подействовало успокаивающе, в отличие от многих других, которые встретили его свистом, улюлюканьем и грубыми криками монахам, чтобы те заткнулись.

Он зажег свечу, стоявшую у постели. Его часы показывали два тридцать. Снова зевнув, он подтянул одеяло, привалился к стене, подложив под спину жесткую подушку, открыл маленький дипломат со своими инициалами на тисненой коже — прощальный подарок его матери — и достал оттуда свою тетрадь. Читая глазами столбик японских слов и фраз, записанных им на слух, он вполголоса произносил их английский перевод. Перевернул страницу, следующую, потом ещё одну. Потом проделал то же самое наоборот: читал английский перевод и произносил вслух японские слова. Он с удовольствием отметил, что не ошибся ни разу.

— Их так мало, я не знаю, правильно ли я их произношу, у меня так мало времени и я ещё даже не начал изучать письмо, — пробормотал он.

Вчера днём он случайно встретил француза в одной из лавок в японской деревне, которая обслуживала Поселение. Эти лавки тянулись вдоль главной улицы деревни, находившейся в стороне от моря позади Хай-стрит, главной улицы Поселения, и примыкавшей к Пьяному Городу. Все лавки казались одинаковыми, все торговали одним и тем же набором местных товаров от снеди до рыбацкого снаряжения, от дешевых мечей до предметов старины. Он копался на полке с японскими книгами — бумага очень высокого качества, многие прекрасно отпечатаны и иллюстрированы гравюрами — и старался как-то изъясниться перед вежливо улыбавшимся во весь рот владельцем.

— Pardon, Monsieur, — сказал незнакомец, — но вам нужно назвать род книг, которые вас интересуют. — Ему было лет тридцать с небольшим. Чисто выбритое лицо с карими глазами и тонким галльским носом, вьющиеся каштановые волосы, хорошо одет. — Вам следует сказать: Ватаси хосии хон, ингэриги нихонго, додзо — Я бы хотел книгу, в которой есть английский и японский. — Он улыбнулся. — Разумеется, таких книг нет, хотя этот парень ответит вам с раболепной искренностью: А со дэсу ка, гомэн насай и так далее — Ах, очень жаль, сегодня у меня её нет, но если вы придете завтра... Конечно, он не говорит вам правды, он говорит только то, что вы, по его мнению, хотите услышать — старейшая японская привычка. Боюсь, японцы вообще не слишком щедры на правду, даже между собой.

— Но, мсье, позвольте тогда спросить, как вам удалось выучить японский — совершенно очевидно, что вы свободно говорите на этом языке.

Человек приятно рассмеялся.

— Вы слишком добры. Нет, далеко не свободно, хотя я стараюсь. — Беспечно веселое пожатие плечами. — Терпение. Помогло ещё и то, что некоторые из наших святых отцов говорят на нем.

Филип Тайрер нахмурился.

— Боюсь, я не католик, моя церковь англиканская, и... э... я ученик-переводчик при британской дипломатической миссии. Меня зовут Филип Тайрер, я только что приехал и пока ещё не совсем здесь освоился.

— А, ну конечно, молодой англичанин с Токайдо. Пожалуйста, извините меня, я должен был бы узнать вас, мы все были в ужасе, когда услышали об этом происшествии. Позвольте представиться, Андре Понсен, уроженец Парижа, я негоциант.