Гайдзин

За то время, что они провели вместе, он заметил, что бесконтрольная ярость его толчков не беспокоит её, она всегда отвечала ему с равной силой, что бы он ни делал, и под конец обмякала рядом, такая же обессилевшая, как и он. Но он и сейчас не мог определить, сколько подлинного удовольствия доставляло ей совокупление с ним, как не мог он просто наслаждаться ею, не думая больше ни о чем, оставляя её наедине с её притворством, если именно притворством это все и было, и выбросить из головы ту загадку, в которую она для него превратилась. Когда-нибудь он проникнет в эту тайну. Он был убежден в этом. Для этого требовалось лишь терпение, ничего больше. Мало-помалу он источит скорлупу этой загадки, и тогда их любовь и его безумная, ненасытная страсть утихнут, и он сможет жить в мире и покое.

Она по-прежнему оставалась для него всем. Ничто другое не имело значения. Сегодня утром он унижался перед Анжеликой, уговаривал, молил, клянчил, угрожал, пока она не дала ему брошь вместо денег. Райко приняла её.

Он посмотрел на Хинодэ и просиял.

— Что? — Она обмахнулась веером, спрятав за ним выступивший от саке румянец, кончик её языка влажно блеснул между зубами.

Он сказал по-французски:

— Я дома и свободен, любовь моя, скоро все деньги будут выплачены, и ты вся станешь моей на веки вечные.

— Прошу прощения, я не понимаю.

Перейдя на японский, он проговорил:

— Сегодня вечером я просто счастлив и говорю, вы моя. Вы такая красивая, вы моя.

Она склонила голову при его похвале.

— Вы тоже красивы, и я рада, когда вы счастливы со мной.

— Всегда. — Но это была неправда. Часто он злился и вихрем вылетал из комнаты, оставляя её одну. Проблема была всегда одна и та же, случайное замечание, после которого он сначала просил, потом зло упрекал, молил, требовал, умолял, кричал: «Нам не нужна темнота! Мы любовники, и нам больше не нужна темнота, мы не только любовники, но и друзья, я привязан к тебе на всю жизнь. На всю жизнь! Я люблю тебя, ты даже представить себе не можешь, как я люблю тебя, ты не можешь этого знать, я прошу, и прошу, и прошу тебя, а ты просто сидишь и…»

И всегда один и тот же терпеливый, смиренный ответ: голова в пол, голос тихий, со слезами или без — и непреклонный:

— Пожалуйста, извините меня, но вы согласились, прошу прощения, но вы согласились.

Она выпила ещё, и он увидел, как ярче заалели её щеки. Хинодэ снова взялась за бутылочку, но пальцы уже плохо слушались её, и она пролила каплю саке на стол. Она охнула, тихо и весело.

— О, прошу прощения. — Его чашечка опять наполнилась, и её, обе быстро опустели; захмелевшая, она казалась ему ещё более притягательной. — О, это очень хорошо, очень-очень хорошо, neh, Фурансу-сан?

Длинные пальцы с безупречными ногтями потрясли бутылочку и обнаружили, что она пуста. Хинодэ тут же грациозно поднялась; чрезмерно длинное кимоно волочилось по полу, и создавалось впечатление, будто она не идет, а скользит сначала к жаровне, где в горячей воде нагревались ещё бутылочки, а потом к полке за крошечным окном, где охлаждались остальные. На мгновение в комнату проник ветер и вместе с ним неожиданный запах. Запах порохового дыма, едва уловимый, но спутать с другим его было невозможно.

— Что это? — спросил он по-французски. Она удивленно посмотрела на него.

— Прошу прощения?

Теперь, когда она снова закрыла окно, запах исчез.

— Ничего, мне показалось… — Сегодня все в ней было для него соблазнительным. — Ничего, пожалуйста, садитесь. Вот сюда.

Она послушно села рядом, неловко толкнув его при этом и хихикнув. Она налила им ещё саке, её рука дрожала. С довольной улыбкой он выпил с ней; саке согревало его, но не так, как была согрета она. Под покрывалом её нога коснулась его ноги. Его рука потянулась к ней, вторая обняла за талию, и они поцеловались, шепот её губ был тихим и влажным, язык — чувственным. Его рука передвинулась выше, и Хинодэ со смехом высвободилась из его объятий.

— Подождите, Фурансу-сан, подождите, не здесь, сегодня…

Как взволнованная школьница, она оттолкнулась от него, поднялась на ноги и направилась в спальню с её единственной лампой, чтобы по обыкновению потушить её и лишь потом, когда она приготовится в темноте, пригласить его войти. Но сегодня она остановилась на пороге, оперлась рукой о стойку, чтобы не потерять равновесия, и повернулась к нему; глаза её горели.

— Фурансу-сан.