Галактическая империя

Нижний город дремал, будто жирный ядовитый змей, свившийся кольцами под нависшим покровом Верхнего. Вероятно, где-то теплилась призрачная жизнь: что-то производили и перевозили на склады, готовясь к наступающему дню. Только не в этих трущобах.

Тиренс свернул в пыльный проулок (ночные дожди Флорины не могли проникнуть под «зонтик» бетоносплава), когда до него донесся топот. Ярдах в ста загорелся и погас свет.

Патрульные ходили по городу ночь напролет. Этого было достаточно. Они нагоняли такой страх, что для поддержания порядка почти не требовалось применять силу. Конечно, во мраке мог кто-нибудь таиться, но этой угрозой можно было пренебречь, даже если сбросить со счетов патрульных. Мастерские и продуктовые магазины хорошо охранялись, сокровища Верхнего города оставались недоступными, а воровать друг у друга, паразитируя на соседской нищете, — бессмысленно.

То, что считалось преступлениями на иных планетах, здесь практически отсутствовало. Бедняки — под рукой, да взять с них нечего. Богатых же — не достать.

Тиренс перебежал освещенный участок под щелью в бетоносплаве, не смог удержаться и взглянул вверх. На его лицо упал свет.

Не достать!

Но так ли это? Сколько раз менялось его собственное отношение к нобилям? Он был обычным ребенком, в детстве патрульные казались ему чудищами в черном и серебряном, от которых надо убегать, — неважно, нашкодил ты или нет. Нобили же представлялись таинственными и милостивыми небожителями, обитающими в раю под названием «Сарк», денно и нощно размышляющими о благополучии глупых флоринианцев.

Каждый день маленький Тиренс повторял в школе: «Да хранит Дух галактики нобилей, как хранят нас они».

«Вот именно! — подумалось теперь Тиренсу. — Пусть Дух галактики отнесется к ним так же, как они к нам. Не больше и не меньше». — Он до боли сжал в темноте кулаки.

В десять лет Тиренс написал школьное сочинение на тему «Как я представляю жизнь на Сарке». Он дал волю фантазии, вместе с тем стараясь показать отменные чистописание и стиль. Он мало что помнил из своей детской работы. Всего один абзац, где описывались нобили: каждое утро они собирались в огромном зале, раскрашенном в оттенки цветущего кырта, и во всем блеске своего двадцатифутового великолепия со скорбью рассуждали о прегрешениях флоринианцев, дискутируя, как вернуть заблудших на путь добродетели.

Учитель остался очень доволен. В конце учебного года Тиренса перевели в особый класс, где он начал изучать математику, историю Сарка и галактографию, в то время как прочие мальчики и девочки продолжили свои краткие уроки чтения, письма и морали. В шестнадцать лет Тиренса послали на Сарк.

Он до сих пор с трепетом вспоминал тот великолепный день. Ему стало стыдно.

До окраины города было уже недалеко. Порыв ветра донес сладковатый ночной запах цветущего кырта. Несколько минут — и Тиренс окажется в относительно безопасных полях. Там почти не бывает патрулей, и сквозь прорехи в облаках он вновь увидит звезды. В том числе — ярко-желтое пятнышко солнца Сарка.

Полжизни оно было и его солнцем. Когда Тиренс впервые увидел эту звезду в иллюминатор, она показалась ему не звездой, а ослепительно-ярким стеклянным шариком. Ему захотелось пасть на колени. Предвкушение скорого рая избавило его даже от страха перед первым полетом в космос.

На Сарке к Тиренсу приставили пожилого флоринианца, который проследил, чтобы мальчик искупался и подобающе оделся. Затем они вдвоем отправились в большое здание. По пути старик низко поклонился какому-то прохожему и зашипел на Тиренса:

— Кланяйся!

Тиренс поклонился и удивленно поинтересовался:

— Кто это был?

— Нобиль, деревенщина ты эдакая.

— Нобиль?!

Тиренс застыл, точно вкопанный. Старику пришлось подтолкнуть мальчика. Вот так он впервые увидел нобиля. Никаких двадцати футов роста в нем не было, человек как человек. Наверное, другие юные флоринианцы оправились от разочарования, но только не Тиренс. Что-то надломилось в нем, изменилось навсегда.

Ни разу за все время обучения, в котором он, кстати, преуспевал, Тиренс не забывал, что нобили — это просто люди.

Учение длилось десять лет. Время, остававшееся от уроков, еды и сна, он должен был посвящать услужению. Тиренс передавал сообщения, опустошал корзины для бумаг, низко кланялся нобилям и почтительно отворачивался лицом к стене, встретив саркскую женщину.

Пять лет он проработал на государственной службе. Юношу перебрасывали с места на место, чтобы как можно лучше раскрыть его способности и проверить в различных условиях.

Как-то раз Тиренса навестил пухлый флоринианец. Гость дружески улыбнулся и, ласково похлопав по плечу, поинтересовался, что он думает о нобилях. Тиренс едва подавил желание убежать со всех ног. Испугался, что его мысли неким таинственным образом проявятся в гримасе. Склонив голову, он пробормотал несколько банальностей о доброте нобилей.

Однако толстяк поджал губы и произнес:

— Ты вовсе не то хотел сказать. Приходи вечером вот по этому адресу.