Галактический следопыт

Наступил полдень. Хетцель прогулялся по саду и зашел в ресторан отеля: обшитое деревянными панелями помещение, украшенное колоритными изделиями гомазов — фетишами и литыми чугунными шлемами с гребнями и шипами, а также чучелом горгульи с нагорья Шимкиш. Столы и стулья были вырезаны из туземных пород дерева, скатерти из мягкой рогожи расшиты типичными местными эмблемами. Хетцель неторопливо подкрепился лучшими произведениями гостиничных поваров, после чего вышел на Пограничную площадь. У Прозрачной тюрьмы он задержался, чтобы рассмотреть заключенных, выглядывавших из стеклянных камер — контрабандистов и мелких дельцов, пытавшихся продать оружие гомазам. Узникам предстояло провести в прозрачных клетках остаток своих дней; их бледные лица выражали одинаковое угрюмое безразличие. Время от времени кто-нибудь из них заставлял себя сделать усилие, приветствуя наблюдателя неприличным жестом или показывая ему голый зад. Хетцель убедился в том, что среди обитателей Прозрачной тюрьмы не было его знакомых или бывших клиентов. Все они были людьми с планет Ойкумены, что, по мнению Хетцеля, позволяло сделать немаловажные выводы по поводу особенностей человеческого характера. Представители человеческой расы, по-видимому, отличались большей предприимчивостью и большим индивидуальным разнообразием, нежели отдельные лиссы или олефракты, тогда как крайности, присущие гомазам, не поддавались сравнению на общих основаниях.

Хетцель отвернулся от стеклянных клеток. Заключенные — пираты, отбросы общества, искатели опасных приключений — не вызывали у него почти никаких сожалений. Во имя наживы они стремились вооружить гомазов, не принимая во внимание тот факт, что гомазы, получив в свое распоряжение какое бы то ни было, самое устаревшее оружие, а также какие-либо средства передвижения в космосе, немедленно приступили бы к завоеванию Галактики, в том числе миров Ойкумены — что они и попытались сделать сорок шесть лет тому назад.

Хетцель продолжал идти по Пограничной площади — настолько огромному, залитому солнцем пространству, что в водянистом дрожащем воздухе Маза сооружения на периферии казались угрожающими тенями. Он чувствовал себя в полном одиночестве, подобно рыбацкой лодке, затерявшейся в пустынных просторах океана. Пожалуй, однако, дюжина темных силуэтов перемещалась где-то в серебристо-серых перспективах площади — слишком далеко, чтобы одну фигуру можно было отличить от другой. «Любопытный ландшафт! — подумал Хетцель. — Странный, как сон».

По мере приближения Трискелион материализовался и приобрел четкость очертаний. Хетцель повернул в сторону, чтобы пройти вокруг этого здания — и тем самым, по существу, пересек участки, по меньшей мере теоретически находившиеся под контролем лиссов и олефрактов, хотя психологически их влияние оказалось вполне ощутимым. По пути Хетцелю встретился лисс — гибкое темное существо в алой мантии, а уже через несколько секунд поодаль показался олефракт. Оба, казалось, отнеслись к присутствию человека с полным безразличием; оба вызвали у него необычное смешанное чувство острого любопытства и отвращения — почему? Хетцель не мог убедительно объяснить себе такую реакцию. Вернувшись к ойкуменическому входу, Хетцель ощутил едва заметное облегчение, словно понял, что избежал какой-то неопределенной опасности.

Поднявшись на три ступени, он прошел под хрустальной аркой в просторный вестибюль; в центре вестибюля находился треугольный прилавок справочного бюро. С двух сторон, обращенных к секторам лиссов и олефрактов, не было ни персонала, ни посетителей. Со стороны, обращенной к ойкуменическому входу, двое служащих пытались отвечать на вопросы перебивавших друг друга новоприбывших туристов. В стороне, с благодушным презрением поглядывая на входящих, стоял круглолицый человек в роскошной, хотя и тесноватой для него голубой униформе с зелеными нашивками. Серебристая бахрома эполетов и блестящий серебристый узор на козырьке высокой фуражки свидетельствовали о том, что он занимал влиятельную должность. Хетцеля он сразу просверлил особенно строгим взглядом, каким-то чутьем угадав в нем человека, чьи намерения могли оказаться подозрительными, если не очевидно противозаконными.