Галактика обетованная

Оказывается, рассказывал автор, чучела играют всё большую роль в современной политической жизни страны. Недавно во дворе Союза писателей сожгли чучело Евтушенко.

А вот чучело Ельцина сжечь не успели.

Это чучело забрали в милицию на Пушкинской площади.

Между прочим, сокрушался автор заметки, чучело потом исчезло неведомо куда, и хотя начальник отделения милиции и утверждает, что его отправили в вытрезвитель, но что-то мешает поверить этому.

— Еще бы, — прокомментировал я вслух. — Странно было бы, если бы поверили. Ведь из медвытрезвителя положено выпускать задержанных на следующий день, но, как утверждает автор заметки, на Пушкинскую площадь чучело так и не вернулось!

И хотя я и говорил это для того, чтобы расшевелить Векшина, но судьба чучела Ельцина меня всерьез обеспокоила.

Что, если чучело выдающегося государственного деятеля, в страхе задал я себе (а не Векшину!) вопрос, до сих пор томится за решеткой?

Что, если стражи правопорядка, презрев не только правосудие и законность, но и самые права человека, до сих пор содержат это чучело под арестом?

— Ты понимаешь, Векшин! — взволнованно сказал я. — Ведь если этому чучелу, как и тебе, не предъявлено никаких обвинений, то и защитить его, опровергнув обвинения, мы не имеем возможности. И дело, Рудольф, не в чучеле, которое безвинно страдает… И не в тебе, Рудольф. Дело в принципах демократии, в правах человека, поступиться которыми мы, защищавшие демократию на баррикадах, не имеем права!

— Сволочи! — сказал вдруг Векшин. — Скоро вас всех посадят!

Я не прореагировал на оскорбление. Для меня важно было вывести из гибельного оцепенения члена своего экипажа, мне очень хотелось приободрить его, дать ему высказаться, облегчить душу.

— Посадят? — переспросил я. — А что ты имеешь в виду, Рудольф?

К сожалению, на этом месте в туалет постучал Абрам Григорьевич Лупилин, и я вынужден был прервать беседу с Векшиным.

Однако, вернувшись к себе, я задумался.

Вообще-то Векшин — все-таки перед арестом он работал в Смольном — очень осведомленный человек.

Странно. Неужели уже начали сажать всех необоротней?

Нужно будет спросить об этом Ш-С.

Кстати, зачем он сбрил усы? Хочет скрыться? У нас в квартире появились казаки.

Сегодня Полякова водила меня смотреть их.

Казаков двое. Один — я его знаю — тот самый черно-петуховый амбал. Пришел с саблей, в вохровской фуражке, на плечах капитанские погоны, вид устрашающий.

Зовут Гришей, а фамилия — Орлов.

Другой казак раньше работал в райкоме КПСС. Пришел в джинсах с красными лампасами, но вид все равно не казацкий. Сильно портит пиджак и галстук. Зовут Витя.

Когда мы пришли с Поляковой, казаки сидели в «станице», так теперь называется большая комната у входа, и закусывали водку бутербродами с красной рыбой.

Между прочим, Витя-райкомовец рассказал, как он стал казаком.

Однажды пришел на работу, а там вывеска: «Райком закрыт, все ушли делать приватизацию!».

— А меня-то забыли с собой взять! — говорил Витя. — Вот я и подался в казаки…

— Ничего! — наполняя стопки, успокоил его черно-петуховый Гриша. — Это, паря, такая судьба казацкая. Сделаем из тебя казака.

Посмотрев на закуску, я подумал, что тоже, пожалуй, подался бы в казаки, если бы не нужно было улетать…

А казаки очень долго говорили о России, о вздутых ценах, пили, снова говорили, пока не выяснилось, что Витя-райкомовец почему-то родился в Лондоне.

— Почему? — трезвея, строго спросил черно-петуховый Гриша. — Почему в Лондоне?

— Не знаю-с, — виновато опустил голову Витя. — Так получилось.

Черно-петуховый казак похлопал его по плечу.

— Вот что коммуняки с нами, казаками, делают! — сказал он и зачем-то посмотрел на меня. — Что? Попили кровушки нашей казацкой.

Я хотел объяснить господам казакам, что хотя я и состою в партии общего дела, но с коммунистами напрямую никак не связан.

Но черно-петуховый казак Гриша не стал слушать меня.

Опустив голову, он затянул хрипловатым, но красивым голосом:

Ты взойди, ты взойди, красное солнышко,

Над горою взойди над высокою,

Над ущельями взойди над глубокими,

Над лесами взойди над дремучими,

Над долинами взойди над широкими,

Над лугами взойди над зелеными,

Над родимой взойди над сторонушкой!..

Сторона ль моя, ты сторонушка,

Сторона ль моя незнакомая,

Незнакомая, невеселая! — подхватил Витя-райкомовец. И вместе дружно и слаженно, как будто в казацком дозоре, допели песню:

Как не сам-то, не сам я, добрый молодец,

Как не сам-то, не сам я зашел-заехал, —

Занесла-то меня служба царская…