Галактика обетованная

КАТАСТРОФА…

Случившееся не укладывается в моей голове.

Гибель Атлантиды — детская неприятность по сравнению с разразившейся в моей комнате катастрофой человечества.

Когда, размышляя над решением Ш-С., я постучал в свою комнату, дверь приоткрылась и я увидел, что Полякова, нелепо изогнувшись, сидит на моей кровати, а полковник Федорчуков лежит на полу возле плаката «Свободу майору Лупилину!».

На столе же — пустая! — стояла бутылка приготовленного мною шотландского виски, а на полу, разинув пасть, стоял портфель и как-то нагловато подмигивал выпученными глазами, которых у него не было.

Я не стал беспокоить ни Полякову, ни Федорчукова.

Я знал, что они уже долетели до цели и никакая медицина не способна вернуть их назад.

Федорчуков!

Петр Созонтович!!

Товарищ полковник!!!

Я вам все докладывал, как старшему по возрасту и по званию, а вы — человек военный — вы презрели установленный порядок и отправились в полет, даже не согласовав этот вопрос со мною!

А ты, любовь моя, Полякова!!!

Я так любил твои мягкие губы, твои красивые коленки, твои зеленоватые, как у кошки, глаза!

Полякова! Ты и так была членом экипажа, и разве я не предупреждал тебя, что мы должны лететь вместе?

Нет, не вняла голосу разума, отправилась на Юпитер без меня!

О, это женское легкомыслие, про которое столько уже написано и которое теперь привело к беде, каких еще не было в истории человечества.

Сейчас вас встречают представители Галактического Совета, и что вы скажете им в ответ на вопросы, вы, не прошедшие даже соответствующего инструктажа? Не отвернется ли от нас Галактика? Не окажется ли бессмысленной в результате не только моя жизнь, но и всего человечества? Возрадуются ли теперь многочисленные хоры звезд? Станет ли истиною иллюзия поэтов, олицетворявшая и отцетворявшая миры? Сей день, как говорил Н. Ф. Федоров, его же Господь через нас сотворит, будет ли произведен совокупным действием демократических чекистов, возлюбивших Бога отцов и исполнившихся глубокого сострадания ко всем переселенным ими (нашими демократическими чекистами) на Луну? Станет ли теперь Земля первою звездою на небе, движимою не слепою силою падения, а разумом, восстановляющим и предупреждающим падение и смерть?

Занятый этими мыслями, я не следил за событиями, разворачивающимися в нашей квартире. Не все ли равно, что происходит тут, если человечество обречено теперь, может быть, навсегда, влачить оковы своей земной несвободы? Не все ли равно, если теперь, может быть, уже никогда не исполнится замысел наших великих Учиителей, если теперь никогда не откроется для всех нас, готовящихся стать чекистами нашей демократии, ширь, высь и глубь необъятная, но не подавляющая, не ужасающая, а способная удовлетворить безграничное желание, жизнь беспредельную.

Помню смутно казаков — их почему-то было уже не два, а человек десять.

Помню Екатерину Тихоновну, мы сидели с ней в одной комнате, и я писал пейзажи Юпитера масляными красками, пытаясь вставить в полюбившиеся мне ширь, высь и глубь ландшафтов Полякову и Федорчукова.

Полякова вставлялась.

О, как печальна была ее фигурка, затерянная в суровом пейзаже Юпитера!

А Федорчуков не вставлялся никак…

И это было знаком, что экспедиция не принята Галактическим центром… Сердце мое наполнялось неизбывной печалью. День желанный, день, от века чаемый, который должен был стать Божьим велением и человеческим исполнением, опять отдалялся от нас…

Не об этом ли и пела Екатерина Тихоновна в своих печальных песнях:

Без ветра шумела осина,

И горькая пахла кора…

Нет матери счастья без сына,

Забрали его мусора…

И плакала.

И казачий черно-петуховый генерал Гриша Орлов, обнимая ноги Екатерины Тихоновны, кричал:

— Матушка! Пожалей себя, матушка наша, не терзай душу! — и снова плакал, роняя слезы на колени Екатерины Тихоновны и на свой генеральский мундир.

И я тоже плакал, а Екатерина Тихоновна гладила меня по голове, и заключенный Лупилин подносил нам откуда-то блюдо с рюмками, наполненными шотландским виски, и тоже плакал. Странно, но жизнь продолжается и после разразившейся в нашей квартире катастрофы.

Сегодня позвонил Ш-С. и спросил, все ли в порядке.

Я ему ответил, что он все знает сам.

Ведь еще тогда на лестничной площадке он сказал, что, может быть, мы и не полетим вообще…

— Ты смотрел рукопись? — спросил Ш-С.

— Какую?

— Которую я тебе в портфель сунул. «Пока не запел петух» называется.

— Я должен огорчить тебя, Ш-С… — сказал я. — Полковник Федорчуков, улетая с Екатериной Ивановной на Юпитер, захватил твой портфель… Так что там, на Юпитере, твой петух будет петь…

Ш-С. хмыкнул и спросил, знаю ли я, что водяной, когда желает показаться людям, всплывает обычно в виде колеса или бороны?

На этом разговор прервался, черно-петуховый генерал Гриша доложил мне, что ужин подан, и я пошел ужинать.

За столом, накрытым в комнате Поляковой, кроме меня сидели Екатерина Тихоновна, которой теперь фамилия почему-то была Полякова, а также черно-петуховый генерал.