Галантные дамы

Но только, обнаружив истину, не лучше ли было промолчать?! А как же, возразят мне, разве сердечная склонность и любовь не выигрывают, будучи высказаны вслух? Именно в этом наш дворянин и тщился убедить даму, но не только успеха не добился, а утратил и то, что имел.

Несомненно, однако, что все, кому знаком был нрав этого дворянина, извинили бы его, ибо, согласитесь, нужно обладать слишком уж холодным и расчетливым умом, чтобы, любя женщину, играть с нею в прятки и скрытничать, а я слыхал от моей матери, которая состояла при королеве Наваррской и была посвящена в тайны многих ее новелл (даже и выведена в какой-то из них как одна из собеседниц), что героем помянутой истории был мой покойный дядя Лашатеньере: он славился резким нравом, прямотою, а также изрядной ветреностью.

В новелле многое намеренно изменено, дабы сохранить инкогнито персонажей: так, например, дядя мой никогда не состоял на службе ни у принцессы, госпожи его любовницы, ни у брата ее, короля, и это объясняет, отчего он всегда пользовался добрым к нему расположением помянутых высоких особ.

Даму же я называть по имени не стану, скажу лишь, что была она вдовою и фрейлиной при одной высокородной принцессе и умела казаться более монашкою, нежели придворной дамою.

Я слышал рассказ еще об одной даме при дворе наших последних королей, мне хорошо знакомом; дама эта, влюбившись в одного благородного придворного кавалера, повела с ним дело точно так же, как и вышеописанная. Но только она, возвращаясь с любовного свидания в свои покои, всякий раз заставляла одну из прислужниц или горничных осматривать ее со всех сторон, ища сделанной любовником метки, и сей предосторожностью уберегла себя от позора и огласки. Когда на девятый день она принесла-таки со свидания метку на платье, ее служанки тотчас же эту метку обнаружили и признали. После чего дама, опасаясь разоблачения и публичного срама, порвала со своим избранником и на свидания больше уже не являлась.

А ведь лучше было бы (как заметил кто-то из моих знакомых) позволить любовнику метить ее сколько душе угодно и столько же раз стирать отметину, извлекая из того двойную утеху: и страсть свою удовлетворять, и вместе с тем подшучивать над правдолюбцем, который с таким усердием открывал для себя сей новый философский камень, того не ведая, что трудится впустую.

Слыхивал я и другую сказку времен короля Франциска – о прекрасном конюшем Грюффи, который состоял при названном короле и умер в Неаполе, во время путешествия господина де Лотрека, и об одной весьма знатной придворной даме, что пылко влюбилась в него, и не без причины, ибо наш конюший был дивно хорош собою, о чем свидетельствует портрет, мною виденный; окружающие так и величали его: красавец Грюффи.

Однажды эта дама призвала к себе в комнату доверенного слугу, которого никто в свете не знал и не видел, и распорядилась, чтобы слуга этот, прилично и богато одетый, явился к Грюффи и донес ему следующее: одна досточтимая и красивая дама желает признаться ему в любви и доказать ее на деле, однако ни за какие сокровища в мире не согласна показаться и обнаружить свое имя, почему и просит, чтобы к ночи, когда все придворные разойдутся по спальням, он последовал за ее слугою, который и проведет его тайком к своей хозяйке, но только сперва пускай даст завязать себе глаза красивым белоснежным платком, как поступают с парламентером, коего вводят во вражеский город с завязанными глазами, не давая увидеть ни улиц, ни залы для переговоров, и вдобавок держат за руки, дабы не мог он сдернуть повязку с лица; вот такие-то условия и передал посланный от своей госпожи, которая не желала показаться возлюбленному до определенного срока, что тот и принял, пообещав все исполнить; затем слуга оставил его до завтрашнего дня, предупредив, что придет за кавалером и, коли тот будет держаться обещанного и окажется один, сопроводит в райские кущи, где счастливцу не придется раскаяться в своем согласии.

Не правда ли, вот остроумное и неожиданное условие?! Оно нравится мне столько же, сколько требование одной испанской дамы, пригласившей к себе кавалера, с тем, однако, чтобы он принес с собою три «п», а именно был бы «покорным, постоянным и потаенным». На что кавалер отвечал, что охотно придет и принесет требуемое – при условии, однако, что дама не встретит его тремя «х», иными словами, не окажется «холодной худой хрычовкою».