Галантные дамы

Но оставимте жалкие эти приключения, мало что общего имеющие с подлинной любовью, как ее разумеют нынешние дамы, а разумеют они вполне справедливо, что кавалер — не камень безгласный, не скала безмолвная, а живой человек; и уж эти-то дамы умеют добиться от избранников, чтобы те служили им верой и правдой и горячо любили их. А убедившись в их верности, постоянстве и сердечной привязанности, платят им такою же нежной любовью и доставляют им и себе наслаждение, не закрывая ни лица, ни уст, и встречи назначают не в потемках, а среди бела дня, позволяя любовнику и обнимать, и целовать, и трогать, и любоваться, и говорить, поощряя их ко всему этому жаркими, бесстыдными, манящими и сладостными речами. Конечно, иногда не обходится и тут без маски: многие дамы поневоле прибегают к ней, занимаясь любовью, из боязни испортить цвет лица либо из желания скрыть прилив крови (ежели дама воспламенится сверх меры), равно как и испуг, коли застанут их врасплох; такие случаи мне известны, а маска — она все покроет, обманув чужой глаз.

Многие дамы и кавалеры, в любви искушенные, говорили мне, что ежели бы любовь была нема и слепа, то и они уподобились бы диким зверям, которые, не разумея ни дружбы, ни других человечьих утех, знай утоляют без разбора свое вожделение и природную надобность.

Я слышал от многих сеньоров и галантных кавалеров, спавших со знатными дамами, что они находили этих последних куда более свободными и развязными в их прельстительных и непристойных речах, нежели обыкновенных, простых женщин. Да и чему тут дивиться — ведь таким дамам куда легче подыскивать изящные обороты, лежа под мужчиною, который, как бы ни был он силен и могуч, не способен и пахать и петь разом, зато находит немалую утеху в том, чтобы, остановясь передохнуть, услышать от подруги своей возбуждающие, соблазнительные, непристойные словечки, которые способны пробудить даже крепко спящую Венеру; так, многие дамы, беседуя с любовниками своими в свете, при всех, обольщали их столь манящими и вольными речами, что оба получали от них наслаждение не меньшее, чем от объятий в постели; мы же, глядя на них со стороны, ничего худого и заподозрить не могли.

Вот отчего Марк Антоний столь горячо влюбился в Клеопатру, предпочтя ее супруге своей Октавии, которая была во сто раз красивее и милее названной Клеопатры; зато эта последняя славилась речами своими, любезными и всегда к месту сказанными, изысканными в общей беседе и страстными на ложе любви, и для такой женщины Марк Антоний позабыл все на свете.

Плутарх сообщает нам, что Клеопатра обладала несравненным даром красноречия и блестящим остроумием; она столь грациозно и непринужденно вела беседу, что когда Марк Антоний пытался шутить ей в подражание, желая изобразить галантного кавалера, то выглядел пред нею неотесанным мужланом и грубым солдафоном, никак не более, и далеко ему было до блистающих умом речей царицы.

Плиний рассказывает нам легенду о Клеопатре, которую нахожу я весьма занимательною, а потому приведу ее здесь. Однажды царица в самом радостном и веселом расположении духа нарядилась в великолепные пышные одежды и, возложив на голову венок, чей аромат пробуждал любовное влечение, села за трапезу с Марком Антонием; тот захотел вина, и Клеопатра, занимая его пленительной живой речью, одновременно обрывала со своего венка лепестки, заранее пропитанные смертоносным ядом, и бросала их в чашу Марка Антония, когда же она замолчала и он поднес чашу к губам, собираясь выпить, Клеопатра удержала его руку и крикнула, чтобы привели ей раба или преступника; его приводят, и царица, взяв чашу из рук Марка Антония, дает выпить вино несчастному; тот подчиняется и умирает на месте, и тогда, оборотясь к Марку Антонию, она говорит: «Если бы я не любила так, как люблю, то сейчас избавилась бы от вас без всякого труда, но я слишком хорошо знаю, что без вас не смогла бы жить на свете». Поступок сей и речь, его сопровождавшая, не могли не убедить Марка Антония в любви царицы, и страсть его к ней возросла несказанно.

Вот как прославило Клеопатру ее красноречие, вот отчего все легенды в истории называют ее златоустою, вот отчего и Марк Антоний, преклоняясь пред ее умом, почтительно величал ее царицею: так он и называет ее в письме своем к Октавию Цезарю, написанном в ту пору, когда они еще были друзьями. «Что тебе в том, — пишет он, — что я живу с моей царицею?! Она жена моя, ее судьба назначила мне в подруги на веки веков. Ты же спишь то с Друзиллой, то с Тарталией, то с Леронтилой, то с Руфилией, то с Саморией Литиземой, а то и с другими, и тебе, как я посмотрю, нет разницы, с которою из них возлечь, когда желание томит тебя».