Галaтeя

Подивился я разумному наставлению Нисиды; к тому же показалось мне, что хитрость моя ею разгадана. Облобызав ей руки за добрый совет и обещав уведомлять ее обо всем, что бы впредь ни случилось, я отправился к Тимбрио и сообщил ему о своем разговоре с Нисидой, отчего в его душе вновь вспыхнула надежда и принялась изгонять из нее сгустившиеся тучи леденящего страха. И радость его все возрастала по мере того, как я повторял, что для меня нет большей радости, как стараться и в дальнейшем оказывать ему подобные дружеские услуги, и что в следующую мою встречу с Нисидой ловко задуманное предприятие мое несомненно, увенчается успехом, коего чаяния Тимбрио заслуживают. Но я забыл вам сказать одну вещь: во все то время, пока я беседовал с Нисидой, ее сестра Бланка не вымолвила ни слова; до странности молчаливая, она жадно внимала моим словам. И смею вас уверить, сеньоры, что хранила она молчание не потому, чтобы не умела здраво рассуждать или не обладала даром красноречия, ибо этих двух сестер природа осыпала всеми своими дарами и щедротами. Не знаю также, сознаться ли мне вам, что я был бы рад, если б небо воспрепятствовало моему знакомству с обеими сестрами, особливо с Нисидой, с этим главным источником всех моих бедствий. Однако ж смертный не властен изменить предначертание судеб, а потому - рассудите сами - что же мне оставалось делать? Я горячо полюбил, люблю и буду любить Нисиду, но, как это явствует из пространного моего повествования, любовь моя ничем не повредила Тимбрио, ибо я говорил о своем друге только хорошее, ценою нечеловеческих усилий подавляя собственные свои страдания, дабы облегчить чужие. Однако ж дивный образ Нисиды столь ярко запечатлелся в моей душе с той самой минуты, как я увидел ее впервые, что, не в силах будучи таить в глубине души бесценное сие сокровище, я, когда мне случалось быть одному, или же нарочно от всех уединиться, слагал в его честь жалостные любовные песни, набросив на него покров вымышленного имени. И вот как-то ночью, в дальних покоях, где, по моим соображениям, ни Тимбрио, ни кто-либо другой не мок меня услышать, я, дабы оживить усталый мой дух, под звуки лютни спел одну песню, коей суждено было повергнуть меня в столь ужасное смятение, что я долгом своим почитаю сейчас ее вам исполнить:

Моя мечта безумная! В какой

Тупик заведена ты тайной силой?

Кто в прах развеял мирный мой покой

И заменил его войной постылой?

Зачем на землю брошен я судьбой.

Где ждет меня отверстая могила?

Ах, кто спасет меня от тяжких мук?

Кто исцелит душевный мой недуг?

Когда б я знал, что верностью своею

И преданностью другу моему

Доставлю радость небу и земле я,

Чтоб только верность сохранить ему,

Я, этой сладкой жизни не желая,

Охотно в вечную ушел бы тьму,

Сам, не страшась, покончил бы с собою,

Хоть жжет меня огонь любви, не скрою.

Пусть падают, как смертоносный град,

Слепого бога золотые стрелы

И сердце бедное мое язвят,

Змеями злыми мне впиваясь в тело,

Роптать не буду я на этот ад,

Хотя б и стал золою омертвелой:

Свои мучения в душе тая,

Себя за них вознаграждаю я.

Хранить о муках вечное молчанье

Велит мне дружба, - чту ее завет:

Лишь ей по силам облегчить страданье,

Которому конца как будто нет.

Честь умалю свою, отдам дыханье,

Но дружбе изменить? Нет, трижды нет!

Скала средь волн, взметенных бурей дикой,

Вот образ верности моей великой.

Пусть влага горькая моих очей,

Все затаенные мои мученья,

Мое от сладостной мечты моей

Тяжелое безмерно отреченье

Пойдут лишь впрок тому, кто всех милей

И ближе мне. Соделай, провиденье,

Чтоб счастлив был возлюбленный мой друг

Ценой моих невыносимых мук!

Мне помоги, любовь! Мой дух ничтожный

Взнеси, чтоб мог он в долгожданный миг

Исполниться отвагой непреложной,

И укрепи мой трепетный язык;

Захочешь ты - и все ему возможно:

В какой бы ни был загнан я тупик,

Меня оттуда он, с твоей подмогой,

На столбовую выведет дорогу.

Полет моего воображения так меня всегда увлекал, что я и тут не соразмерил силы своего голоса, место же это было не настолько укромное, чтобы Тимбрио не мог оказаться поблизости, и как скоро услышал он мое пение, то пришла ему в голову мысль, что всеми моими помыслами владеет любовь и - о чем он заключил из слов песни - не к кому иному, как к Нисиде. Постигнув истинные мои чувства, он не постиг, однако ж, истинных моих стремлений и, превратно истолковав их, положил в ту же ночь удалиться и отправиться туда, где бы его невозможно было найти, - только для того, чтобы я безраздельно отдался вспыхнувшей во мне страсти. Все это я узнал от его слуги, верного хранителя его тайн, - тот явился ко мне весьма опечаленный и сказал: