Галатея

Случается, стихи родит досада,
Когда ж при этом пишет их глупец,
В таких стихах ни лада нет, ни склада.

Но я, терцины взяв за образец,
Поведал все перед судом суровым,
Чего понтийский и не знал певец.[41]

«О Аполлон, — таким я начал словом, —
Не ценит чернь избранников твоих,
Награда им — в одном венце лавровом.

Преследуем, гоним за каждый стих
Невежеством и завистью презренной,
Ревнитель твой не знает благ земных.

Давно убор я создал драгоценный,
В котором Галатея расцвела[42],
Дабы вовек остаться незабвенной.

Запутанная сцены обошла.[43]
Была ль она такой уж некрасивой?
Была ль не по заслугам ей хвала?

Комедии то важной, то игривой
Я полюбил своеобразный род,
И недурен был стиль мой прихотливый.

Отрадой стал для многих Дон Кихот.
Везде, всегда — весной, зимой холодной
Уводит он от грусти и забот.

В Новеллах слышен голос мой природный,
Для них собрал я пестрый, милый вздор,
Кастильской речи путь открыв свободный.

Соперников привык я с давних пор
Страшить изобретательности даром,
И, возлюбив камен священный хор,

Писал стихи, сердечным полон жаром,
Стараясь им придать хороший слог.
Но никогда, из выгоды иль даром,

Мое перо унизить я не мог
Сатирой, приносящею поэтам
Немилости иль полный кошелек.

Однажды разразился я сонетом:
«Убийственно величие его!»[44] —
И я горжусь им перед целым светом.

В романсах я не создал ничего,
Что мог бы сам не подвергать хуленью,
Лишь Ревность принесла мне торжество.[45]

Великого Персилеса тисненью
Задумал я предать — да служит он
Моих трудов и славы умноженью.

Вослед Филиде песен легкий звон
Моя Филена в рощах рассыпала,[46]
И ветер уносил под небосклон

Мечтания, которых я немало
Вверял теченью задушевных строк.
Но божья длань меня не покидала,

И был всегда мой помысел высок.
Влача покорно жребий мой смиренный,
Ни лгать, ни строить козни я не мог,

Я шел стезею правды неизменной,
Мне добродетель спутницей была.
Но все ж теперь, представ на суд священный,

Я не могу не вспомнить, сколько зла
Узнал, бродя по жизненным дорогам,
Какой урон судьба мне нанесла.

Привык мечтать я о большом и многом,
Но не ропщу, пускай мой жребий мал», —
Так в раздраженьи говорил я с богом,

И ласково тимбреец[47] отвечал:
«Источник бед во мраке скрыт судьбою,
Но каждому узнать их суждено.

Одни берут земное счастье с бою,
Другим само является оно.
И скорбь идет безвестною тропою.

Но если благо смертному дано,
Да соблюдет он свой удел счастливый!
Равно достойно — блага добывать

Иль сохранять рукою бережливой.
Уже ты, знаю, ведал благодать.
Прекрасный дар Фортуны прихотливой

Лишь неразумный может утерять.
Так вот, поэт, чтобы не знать урона,
Скатай свой плащ и на него садись.

Рука судьбы порой неблагосклонна,
Но вдруг удача поднимает ввысь
Того, кто счастье заслужил законно».

Я отвечал: «О мой сеньор, вглядись,
В плаще ли я стою перед тобою?»
И молвил он: «Нет нужды! Если ты

Одет лишь добродетелью одною,
Твоей не видно нищей наготы.
Ты независим, правишь сам собою,

Ты огражден от злобной клеветы».
Склонясь, признал я мудрость изреченья,
Но все ж не сел, — и сядет разве тот,

Кто не богат, не знатен от рожденья,
И сверху покровительства не ждет?[48]
Злословие, достойное презренья,

Шипит, что не заслужен и почет,
Который добродетели планета
На жребий мой так щедро пролила.

Вдруг поражен я был потоком света
И волнами нездешнего тепла,
И музыкой, и кликами привета, —

Толпа прелестных юных нимф вошла.
Как белокурый бог возвеселился!
Прекрасней всех была меж них одна, —

Пышнее локон золотистый вился,
Светлей сияла взоров глубина,
И рядом с нею рой подруг затмился,

Как перед солнцем — звезды и луна.
Она была всего прекрасней в мире,
В блистающем убранстве, как заря,

Что расцветает в лучезарной шири,
Алмазами и перлами горя,
Которым равных нет ни на порфире,

Ни на венце сильнейшего царя.
И все искусства — не было сомненья! —
Узнал я в нимфах, шедших рядом с ней, —

Науки, что постигли все явленья,
Все тайны суши, неба и морей.
И что ж? Они восторг и восхваленья

Лишь ей несли, молились только ей.
Их все народы мира прославляют,
Меж тем для них царица — лишь она,

И потому стократ обожествляют
Ее одну земные племена.
Моря пред нею тайны раскрывают,

Пред нею сущность рек обнажена.
Ей зримы трав целительные соки,
И свойства всех кореньев и камней.

Святой любви ей ведом жар высокий
И бешенство губительных страстей.
От глаз ее не скроются пороки,

И добродетель все вверяет ей.
И ей доступен весь простор вселенной,
У звезд и солнца тайн пред нею нет.

Ей ход судеб известен сокровенный,
Влияние созвездий и планет.
В ее границах строй их неизменный,

А ей ни меры, ни предела нет.
Немалого исполнясь удивленья,
Крылатого спросил я болтуна:

«И я готов ей возносить моленья,
Но просвети мой разум: кто она?
Земного ли она происхожденья

Иль, может быть, на небе рождена?»
Бог отвечал: «Вопрос непостижимый!
Глупец, ты с нею связан столько лет —

И сам же не узнал своей любимой!
Ты не узнал Поэзию, поэт!» —
«Ее не знав, я создал образ мнимый

Моей богини, — молвил я в ответ, —
Ее увидеть сердце порывалось,
Я думал, что Поэзия бедна.

Она мне без нарядов рисовалась —
Одетой безыскусно, как весна.
И в праздники и в будни одевалась.

Без всякого различия она». —
«О нет, — сказал он, — ты судил неправо,
Нет, чистая поэзия всегда

Возвышенна, важна и величава,
И строгим целомудрием горда,
Великолепна, как ее держава,

Где бедности не сыщешь и следа.
И ей мерзка пронырливая стая
Продажных рифмоплетов и писак.

У этих есть владычица другая,
Своим жильем избравшая кабак.
Завистливая, жадная, пустая,

Она напялит шутовской колпак
Да бегает на свадьбы и крестины,
В ней росту — фут, не более того.

Башка — пуста, зато уж руки длинны.
Сказать она не может ничего.
А уж когда почует запах винный

И Бахуса увидит торжество, —
Выблевывает пьяные куплеты,
Навозом весь забрасывает мир.

Но только первой молятся поэты,
И лишь она камен зовет на пир.
Она — краса и гордость всей планеты,

Она — богиня вдохновенных лир.
Она мудрее, чище, совершенней,
Прекрасней и возвышенней всего.

Божественных и нравственных учений
В ней нераздельно слито существо.
Ее советам чутко внемлет гений —

И строг и чист высокий стиль его.
Она повелевает всей вселенной,
С ней робкий — смел, и с нею трус — герой,

Она вселяет кротость в дух надменный,
Спешит туда, где пламенеет бой,
Бросает клич — и враг бежит, смятенный,

И кончен поединок роковой.
Ей отдал соловей свои рулады,
Пастух — свирель, журчание — поток,

Свой траур — смерть, любовь — свои услады,
Ей Тибар отдал золотой песок,
Милан — свои роскошные наряды,

Алмазы — Юг и пряности — Восток.
Она умеет видеть суть явлений
И там, где для мудрейшего темно.

Прославлен ум, увенчан ею гений,
А льстит она и тонко и умно.
В торжественных эпических сказаньях

Воспеты ею мудрый и герой.
Для чувств она в сердечных излияньях
Находит нежный и высокий строй.

Божественна во всех своих созданьях,
Она сердца пленяет красотой.