Галатея, или Последний роман для девственников

Вдова и сирота Оленька Статная, — ставшая вполне себе Ольгой, потому что лет ей уже далеко за тридцать, — перепрыгивает через большущую лужу, поджав в прыжке недовольно губы. Вечный город. Вернее, лужи на его дорогах, разбитых с самого момента своего положения, а еще грязь во дворах, а еще… Сама виновата. Ольга Статная с горечью думает о том, что лучше бы ей в самом деле уехать в Соединенные Штаты до революции, да разве папенька пустил бы, а потом как завертелось: в 1917 года Бессарабия стала чем-то вроде водоворота, сунь палец, затянет, закрутит. Отец убили в начале двадцатых. Потом было замужество, и первая Мисс-Бессарабии несколько лет жила как у Бога за пазухой, пока муж, бывший царский офицер, не ушел в Левобережье с небольшим отрядом — румыны это приветствовали, пускай русские перебьют друг друга все, — и не пал там в стычке. Пенсии не положено. Наследства нет, вернее, давно уже отобран особняк отца, и Ольга Статная живет в маленьком домике по улице Болгарской, который купил муж. Фамилия прежняя. Мужнину Ольга брать не стала, словно боялась предать память отца, у которого никого, кроме дочери, не было. Мы есть. Кстати, о еде. Ольга Статная — заявляющая миру своей гордой фамилией о том, что все еще существует, — держится несколько лет на грани, после чего вынимает из пакета, который прячет за шкафом, чулки. Времен Гражданской. Тонкие, изящные, чуть старомодные, и она печально любуется ими, потому что одевать их не для кого было после того, как муж, Васенька, пропал за Тирасполем. Вспоминая, улыбается. Медленно откручивает крышечку с флакончика духов, — на донышке осталось немножечко, — уже устаревших, но все еще престижных. Шанель номер-5. Госпожа Ольга Статная даже помнит год, когда известие об этих духах, аромат которых разработала госпожа Шанель, парижанка, появились в газетах. 1922. Хотела их очень, и будущий муж, который еще лишь ухаживал за недавней гимназисткой, горы своротил ради того, чтобы достать пахучую жидкость. Говорит, с Котовским встречался. Оля не верит. Васенька порой преувеличивал, но, по слухам этот ужасный Котовский и правда занимался контрабандой духов и чулков, так что кто знает. Ольга душится. Правда, с тех пор прошло десять лет, и все изменилось: нет Васеньки, нет Котовского, которого сами же эти большевики и убили, нет отца, нет дома, нет еды, и последний раз он держала в руках хлеб два дня назад. Голодно. В румынской управе Кишиневе с ней — как и со всеми представителями русской эмиграции, — вели себя безупречно вежливо, но холодно. Русских не любят. Мартышки, думает Ольга Статная, выходя из управы и кусая губы, и садится в кафе, — демонстративно ничего не заказав, — выкурить папиросу. Помогает с голодухи. Табак бьет в голову, и Ольга громко смеется чему-то, за что какой-то румынский офицер делает ей замечание на непонятном своем румынском языке — что, спрашивает его, хихикая, Ольга, и румын, побледнев, встает. Бросает слова. Среди них интернациональная на Балканах «курва». До Статной с опозданием доходит, что ее только что оскорбили, причем матерно, и она почти готова удариться в слезы, как мысль о том, что она все же вдова русского офицера, выпрямляет женщину. Скорее бы наши, говорит она спокойно. Наши кто, переходит на русский язык офицер? Ольга молчит.

Уходя с террасы под частью презрительное, частью сочувственное молчание публики, Ольга с удивлением понимает, что впервые сказала «наши» про советских. Голод мучает. Ольга находит кафе попроще и садится, чуть приподняв край платья, и источая аромат духов, — она пришла сюда, чтобы продать себя. Напротив молдаванин. Белозубый, улыбчивый, приятный, и воспитанный, насколько может быть воспитанным пусть богатый, но крестьянин. А ведь я еврей. Слышал, как вы сказали «наши», что, тоже ждете? Нет, да, наверное, не знаю, лепечет запутавшаяся Ольга, и окончательно теряется под благожелательным взглядом «молдаванина», который подзывает официанта и заказывает кучу еды. Становится подпольщицей. Это даже затягивает. Оля играет в конспирацию, рискует жизнью — а разве есть у нее выбор, разве что умереть с голоду, — и готовит приход в 1940 году русских войск в Бессарабию. Они и приходят.