Галерея женщин

С этого момента стало ясно, что худшие опасения оправдались. Уделом моим стали косые взгляды и потайной неотступный шпионаж. А кроме того – постоянные укоры, скрытые, завуалированные. Жена сообщила, что не хочет долее тут оставаться. А как мне остаться без нее? Под каким предлогом? В горестном унынии я размышлял, что можно сделать. Помимо того, чтобы уехать сейчас с женой, если она все-таки решит уехать, мне оставалось лишь одно – поступок необратимый и безрассудный: бежать с Реллой. Допустим, я изложу ей этот план – согласится ли она? А если нет, что тогда? Тогда – поражение и горе. Но если она согласится… что тогда? Ярость непримиримого Хаудершела, когда он обо всем узнает; пересуды – шепотом и вслух – во всем этом краю. Репутация Реллы. Моя репутация. Мстительный гнев моей любящей, но ревнивой жены. Ибо все понятно: в ответ на такой мой шаг она станет искать помощи у самого Хаудершела – он же поставит перед собой задачу вернуть Реллу любой ценой. Ну и допустим, я останусь вдвоем с Реллой – и что тогда? Битва, преследование; расходы, общественные и душевные потрясения, связанные с побегом. Да, я от нее без ума – воистину так! Какая мука! Но обречь на такое… Реллу… себя… остальных. Медленно, но верно, печально и мрачно я – не будучи ни радикалом, ни человеком безрассудным – смирился с неизбежным.

С этого момента, как я и боялся, жена стала постоянно твердить, что оставаться здесь долее неразумно. От ее родителей, по ее словам, пришло письмо с просьбой вернуться к ним – ради какого-то малозначительного события, насколько я понял, уличной ярмарки. Она подчеркивала, что мы понапрасну тратим время здесь, на Западе. Или мне не наскучила еще сельская жизнь? Когда же я сделал вид, что не понимаю, откуда такая перемена, – раньше она находила здесь удовольствие, теперь спешит уехать, – ответом мне стали сперва косые взгляды, потом приступ черной меланхолии, а в конце концов слезы. Я ведь знаю, что не так. Как я смею делать вид, что не знаю? Я… я… кто учинил вот это… и еще вот это… И вот в потоке мелькнул образ моего жестокого сердца. Нет, ну каков же я! Или я полностью лишен совести и порядочности? Неужели и в собственном доме юная школьница не может чувствовать себя в безопасности? Или я не удивляюсь собственным поступкам, собственной непростительной наглости – флиртовать с девушкой, младше меня на четырнадцать лет, считай еще подростком, которой, кстати, тоже должно быть стыдно за свое поведение! Нам давно пора покинуть этот дом. Уедем, причем незамедлительно – прямо сейчас! Завтра!

Ну уж нет, завтра мы не уедем – собственно, уедем не раньше следующего понедельника – вот какие я произнес слова! Пусть ярится! Пусть расскажет всей своей родне, но я никуда не поеду, если только они меня не заставят – она этого хочет? Я здесь на отдыхе. С какой радости мне уезжать? Чтобы избежать прилюдной сцены, которая стала бы для нее мучительной, она в конце концов пошла на попятную. Но лишь после бурных речей и в грозовом настроении. И вот, держа все случившееся в уме, я вынужден был предстать перед Реллой – сообщить ей негромко, увещевая вести себя осмотрительно, о том, как обстоят дела. В случившемся винят не только меня, но и ее – ей, как и мне, предстоит решить задачу – первую и самую сложную во всей ее жизни, сопряженную для нее, как и для меня, с опасностями. Как она собирается поступить? Бежать со мной, например, или остаться здесь и потерять меня? Каковы ее чувства? Страшно ли ей? Готова ли она, способна ли думать и действовать самостоятельно?

Выслушав, она, к величайшему моему изумлению и удовлетворению, не выказала ни малейшего страха или трепета, лишь повернулась ко мне – бледная, невозмутимая. Выходит, плохи наши дела, да? Ужасны. Если бы она была хоть немного постарше! Она надеялась, что про нас ничего не узнают, но поскольку узнали… наверное… наверное… что ж… наверное, лучше всего выждать. Ее родители прямо сейчас могут устроить скандал из-за тетушки В. – мало ли что она может предпринять. А вот позднее… послушай… На следующий год она уедет учиться в пансион в Файетвиле, в ста милях отсюда. А что, если я туда приеду? Мы сможем повидаться. Полторы тысячи миль, которые будут между тем разделять нас, для нее, как мне тогда показалось, ничего не значили. Я, собственно, мог предпринять очень многое. Но прекрасно знал, что не предприму, – и этого она не понимала. Я был беден, а не богат; женат, а не свободен; скован жизненными обстоятельствами не меньше, если не больше, чем она, – и все же мечтал о свободе и любви, стремился в полет.