Галерные рабы

Перед схваткой с врагом, соитием с женщиной, любым важным начинанием медитация столь же необходима для души, как сон и отдых для тела. Завидев вдали первые строения Бэйцзина, Хуа То чуть свернул с дороги и уселся в позу лотоса на траву под сенью кучки деревьев. Отрешившись от окружающего, он мысленным усилием выровнял свое дыхание и пульс, замедлил биение сердца. Вытеснил из сознания все посторонние мысли и заботы, отгородился от ощущений, которые передавали ему органы чувств.

Ничего не вижу, не слышу, не обоняю, не ощущаю кожей. Ни о чем не думаю. Не двигаюсь, не шевелюсь… Погружаюсь в себя…

Заполненная людьми, повозками, вьючными животными и стадами дорога, какофония звуков, жара, пыль, накопившаяся за многодневное путешествие усталость, боль в натертых ногах мешали сосредоточиться. Хуа, как учили в монастыре, противопоставил земным отвлечениям «Цзиньганцзин» — «Алмазную сутру», одну из самых любимых поклонниками Шакьямуни. [188]Она кратко излагает основы учения о прозрении, которое только и освобождает человека от всех треволнений и бедствий суетного мира. Всю сутру Хуа воспроизводить не стал, это отняло бы слишком много времени. Он прочитал про себя несколько раз завершающий ее четырехстрочный псалм-татху, средоточие всей возможной мудрости.

Пришло желанное забытье. Хуа начал с возрастающей быстротой падать внутрь себя, в темный колодец своего сознания, и замедлил полет, лишь увидев слабое мерцание. С каждым мигом оно усиливалось, пока внутреннему взору во всей красе и великолепии не открылся урнакеша — белый волос на лбу Будды, распространяющий сияние над бесчисленным множеством миров.

Нельзя слишком сильно и долго соприкасаться с чудесным, не то уподобишься Хэ-бо, который проглотил волшебное лекарство, попал в воду и стал бессмертным — богом реки. Хуа принялся шаг за шагом выбираться из неведомых пространств. Первоначально перенесся на небо тридцати трех — один из небесных миров, управляемых тридцатью тремя богами во главе с Индрой. Отсюда уже было нетрудно добраться и до своего собственного мира — земли. Хуа соскочил на гору Ваньу — «Княжеские палаты». Находится она в провинции Шаньси. Три ее вершины напоминают дом, отсюда и название. Там стоит дворец, где обитают бессмертные. На Тяньтане — Небесном Алтаре, главной вершине горы — принес жертву богам. Лишь затем вернулся к Бэйцзину и снова ощутил свое тело — уже очищенное медитацией.

В минуты после возвращения из заоблачных путешествий особенно глубоко постигалась мудрость древней притчи о великом даосе Чжуанцзы. Он достиг бессмертия, живя в полном уединении и питаясь только семенами сосны. Однажды философу приснилось, будто он превратился в бабочку и летает над спящим Чжуанцзы. Очнувшись, святой не мог понять, где сон и где явь… Чжуанцзы ли во сне стал бабочкой, а может, это бабочка превратилась в Чжуанцзы? Чжуанцзы ли приснилось, что он стал бабочкой, бабочке ли снилось, будто она стала Чжуанцзы?

Сильнее привязывая себя к вновь обретенной реальности, утверждаясь в ней, Хуа взял четки из 108 бусин, какие буддийский монах обязательно перебирает при молитве. Душа отмыта от скверны прикосновением к божественному, однако это очищение вызвано внешними силами, оно позволяет лишь остаться прежним, но никак не улучшиться. Лишь когда сам человек трудолюбив, поле его не ленится. Для усовершенствования надо самому напрячь душевные силы, привлечь голос разума, чтобы полностью избавиться от нечистых страстей, которые мучают человека, лишают его покоя. Это рага — любовь; пратигха — ненависть, враждебность; мана — гордыня, самомнение; авидья — невежество, незнание; кудрсти — ложные взгляды; висикитса — сомнение.

Четыре страсти ему уже не грозят. Пратигха и висикитса еще владычествуют над ним. От первой из них — ненависти к обидчикам — он избавится сразу после того, как отомстит. С сомнениями сложнее. Должен ли он вообще отвечать злом на зло и ставить под угрозу свое будущее перевоплощение, отдалять нирвану?

«Но ведь безгрешных нет. Вспомни Ананду, племянника и любимца Будды, одного из первых учеников святейшего из святых. Он стремился к наслаждениям, встречался с женщинами, за что Шакьямуни его не осудил. Моя же вина тем более простительна…»