Галерные рабы

— Прости, отче, что перебиваю старшего, — поклонился Сафонка, — да батюшка, почивший в бозе, сказывал, будто в Крыму для земледелия природа благоприятствует, хотя дожди, верно, и не так часто льют…

— Прав был твой батюшка, царствие ему небесное! Но ведь чтобы пашню распахивать, сады и огороды насаживать, трудиться много надо на земле. Вдобавок еще неизбежно каналы рыть, пруды устраивать, чтобы влагу накоплять. А мурзам труд крестьянский — что серпом по глотке! Самым позорным занятием они его считают! Ведаешь проклятие кочевника блудному сыну: «Да посадит тебя Аллах на землю и заставит копаться в грязи!». Им любо родовичей в набеги вести, у соседей вымогать дары да поминки. Никоих перемен в уделах наследных своих они не хотят! И то сказать, весь дуван только лучшим, самым родовитым из них достается. Даже улусные мурзы повседневно об оскудении, бедности плачут. Они свиту ханскую будоражат, та царя татарского толкает на набеги. А тот и сам не прочь: его державец, салтан, того же требует. И с добычи хан львиную долю берет, тамгу с продажи полона получает…

Гордыня у татар непомерная, не по чину и достатку. Русь по сю пору выставляют своими данниками, хотя мы им только поминки посылаем время от времени, чтобы от набегов откупиться. Государя нашего самодержцем не признают, с послами русскими, аки с псами паршивыми, обращаются.

— Словом, дедко, мира у нас с ними вовек не будет? — полувопросительно-полуутвердительно молвил Ивашка.

— Никоим образом, чадо. У нас лады, как у собаки с кошкой. Между Полем и Русью спор давний, тысячелетний. Правда, в былые времена мы вместе с крымцами не раз Большую Орду вместях воевать ходили, но как сгибла она, [76]дорожки наши в разные сторонушки побежали. И с тех пор вражда лютая царит. Противоречья в такой клубок сплелись, что только булат его окончательно разрубит, — подвел черту разговору Митяй.

Поскорее бы уж, подумал Сафонка. Не вечно ж драться, когти притупятся.

Турция, Стамбул, 1595 год

Искандар-ага знал: поражение одного — всегда победа другого. Неудачу армии, в рядах которой сражался, он для собственной выгоды использовал впервые.

После захвата Ларисы молодого чорбаджи, доказавшего преданность истинной вере, приблизил к себе великий визирь Синан-паша и взял на войну в Трансильванию, Богдан и Афлак. [77]Однако в 1595 году в сражении у Кэлугэрэни, между Джорджу и Бухарестом, румынский владыка Михай Витеазул (Храбрый) разгромил турок.

Искандеру удалось собрать остатки разрозненных отрядов и благополучно увести их от преследования. Спас он и часть войсковой казны. Султан Мурад III [78]наградил его золотым челенком — медалью за храбрость и спросил о причинах поражения.

— О ослепительный, затмевающий блеск солнца даже в полдень! Садразам Синан-паша, да простит мне повелитель откровенность, не годен в предводители великой турецкой армии. Если бы падишах из-за временного недомогания не остался в Серале и сам возглавил поход, обнаглевший Михай сейчас сидел бы в Еди-Куле [79]— покривил душой Искандар. На самом деле он считал румынского владыку выдающимся полководцем, достойным соперником даже себе. Где уж его одолеть ничтожному Мураду!

Наместник Аллаха на земле привычно, как борзая подачку, проглотил незаслуженную похвалу. Он болел, не доверял приближенным, горел желанием отомстить румынам, и каждое слово льстеца словно лило бальзам на его израненную душу.

— Ты отважен, честен и верен мне. Какую награду хочешь?

— Защищать моего великого повелителя до последней капли крови!

И сделался Искандар султанским телохранителем. Не простым воякой, а капуджи-ага, начальником дневной смены.

В ночь, когда Мурад III сильно занедужил, озабоченный лекарь-грек шепнул своему земляку и приятелю Искандару, что повелитель совсем плох и вряд ли дотянет до утра.

Искандар задумался. У падишаха двадцать сыновей, и каждый может занять престол. Как всегда у турок, владыкой станет тот, кто первым успеет вырезать братьев-соперников. Мехмет II в 1478 году даже записал в канун-намэ, кодексе законов: «Тот из моих сыновей, который вступит на престол, вправе убить своих братьев, чтобы был порядок на земле». С тех пор десятки турецких принцев были казнены своими братьями. Поистине рок поставил черное клеймо на роде Османа!

В его потомках почти не осталось не то что фамильной, вообще турецкой крови: ведь ни одна турчанка не рожала султана, матерями падишахов становились только иноземки! И каждый очередной властитель Блистательной Порты, начиная с Мурада I [80]ознаменовывал свое восшествие на престол братоубийством. Если даже родичи были безопасными, их оставляли в живых, но в гарем давали невольниц, сделанных бесплодными посредством операции. Долго ли небеса еще будут терпеть подобное святотатство? Нет, конец династии близок…