Галилей

Он борется со старыми догмами не для того, чтобы переубедить десяток университетских профессоров. Он понимает, что начатую им борьбу надо вести не, в аудиториях, где верховодят схоласты. Свое призвание Галилей видит в приобщении к новым взглядам широкого круга людей. Пусть те, кто лишен предубеждений, чей взор не затуманен маревом схоластики, сами выступают свидетелями истины! Поэтому и на латинское сочинение Апеллеса Галилей отвечает по-итальянски. Конечно, итальянский язык послужит помехой многим европейским ученым, но дело идет об утверждении принципа — новая наука должна говорить на языке, понятном твоему соотечественнику, не искушенному в латыни.

Он хочет, признается Галилей, чтобы люди, которые не могут читать латинские книжки, убедились: природа наделила их зрением не в меньшей степени, чем философов, дабы они могли видеть ее творения; дала она им и разум, дабы их постичь!

Теперь он считает решенным, писал Галилей во втором письме к Вельзеру, что пятна находятся или на самой поверхности Солнца, или на крайне незначительном от нее расстоянии. Это не звезды и вообще не плотные тела, а преходящие образования. Одни пятна возникают, другие расплываются, одни существуют очень короткое время, другие — более длительное. Очертания их чаще всего абсолютно неправильные, постоянно меняющиеся. Чернота их тоже то увеличивается, то уменьшается. Нередко пятно дробится на три или четыре, либо несколько пятен сливаются в одно. Помимо этих беспорядочных изменений, пятна обладают и всем им присущим общим движением: равномерно перемещаются они по телу Солнца. Наблюдения этого перемещения показывают, что тело Солнца совершенно шарообразно и что оно вращается вокруг собственной оси. Полный оборот совершается примерно за месяц.

Этому вовсе не противоречит, что не удается заметить возвращения пятен. Он все же думает, что в случае, если пятна возникают поблизости от западного края Солнца и во время перемещения по его невидимой для нас стороне увеличиваются, то их можно увидеть вторично у восточного его края. Он считает, что большое пятно, уменьшаясь, может неоднократно проходить по видимому полушарию. Сам он много раз наблюдал, как после исчезновения особенно большого пятна оно, хотя и в измененной форме, появлялось именно там, где его ждали.

Поскольку у пятен общее движение, то и причина этого должна быть одна. Если их не переносит сам шар Солнца, то тогда они принадлежат очень близкой от его поверхности концентрической сфере. Однако расчеты показывают, что расстояние от этой сферы до поверхности Солнца должно быть меньше сотой доли его диаметра. Тогда эту концентрическую сферу следовало бы рассматривать как атмосферный покров Солнца. Эта ли атмосфера, которой принадлежат пятна, является собственно носителем движения, в то время как находящееся внутри «незапятнанное» Солнце пребывает в покое, или же само Солнце, вращаясь вокруг оси, несет с собой атмосферу и пятна, сие остается в известной мере нерешенным. Однако соображения механики делают для него, Галилея, более вероятным последнее. Он убежден, что Солнце должно было бы вращаться вместе со своей атмосферой.

Очень знаменательным считает Галилей сам факт, что Солнце вращается вокруг своей оси. Многое еще неясно о связи движения планет с вращением Солнца, но одного нельзя не признать: только что открытое вращение Солнца наилучшим образом соответствовало бы его положению в центре планетной системы.

Эти исследования, по мысли Галилея, имеют важное значение не только для астрономии. В изменчивости и преходящности солнечных пятен он сразу же увидел сильнейшее доказательство ложности тезиса о неизменяемости неба, о несравнимости вещей земных и небесных. Небо так же подвержено переменам, как и грешная наша Земля!

Тем временем от кардинала Конти пришел ответ. Галилей спрашивал, благоприятствует ли священное писание принципам Аристотеля относительно строения вселенной. Если имеется в виду нетленность неба, пояснял кардинал, то писание, несомненно, не благоприятствует Аристотелю, скорее наоборот, ибо святые отцы полагали, что небо подвержено разрушению.

После подобных разъяснений Галилей мог чувствовать себя уверенней. Завершая второе письмо к Вельзеру, он назвал там учение о неизменяемости небес несовместимым с Библией.