Галлия и Франция. Письма из Санкт-Петербурга

Тем не менее, Карл не смог бы вернуться во Францию, если бы он не решился на огромные жертвы. Признание его прав на престол вынуждало его делать крупные земельные пожалования своим сторонникам и внушать страх своим врагам. В итоге каждый сеньор, утвердившись в центре своих владений, создавал внутри государ­ства небольшую личную монархию. Необходимость про­тивостоять собственными силами непрекращающимся набегам норманнов приводила к тому, что эти сеньоры выстраивали свою личную оборону, собирая вокруг себя столько отрядов, сколько им позволяло их имуществен­ное положение, и именно к этому времени относится возникновение наемных войск. Более слабые стремились состоять на жалованье у более сильных и находиться под их покровительством: тот, у кого был лишь замок, пови­новался тому, кто владел городом; тот, у кого во владе­нии был город, приносил клятву верности тому, кто управлял провинцией, а правитель провинции повино­вался непосредственно королю. Так уже в эту эпоху закладывался фундамент грандиозной феодальной системы управления, которая окончательно сформирова­лась, как мы увидим, при третьей династии.

А пока этот новый слой сеньоров, зачаток будущего дворянства, укореняется в королевстве, датский изгнан­ник по имени Хрольф[147] собирает вокруг себя всех тех, кто жаждет разбогатеть, высаживается в Англии, одерживает там две победы, возвращается оттуда в море, пристает к берегам Фризии и покидает ее, лишь получив с нее дань, затем поворачивает на север Франции и захватывает Руан, где возводит крепостные стены и сторожевые башни. Вскоре этот город становится его опорным пун­ктом и базой для его вылазок то в Англию, то в Бретань, а то и в самое сердце королевства. В конце концов гром­кие вопли, доносящиеся одновременно со всех сторон, достигают слуха короля Карла. Это крики отчаяния, которые исходят из Клермона, Ле-Мана, Нанта, Анже и Шартра; это жалобы национальной партии, которая упрекает короля за малодушие и тем самым доказывает ему, что возмущение, которое он считал угасшим, всего лишь притихло. Карл полагает, что полное примирение с этой партией невозможно, что исход борьбы с норман­нами неясен и что его поражение в этой борьбе, придав силы врагам германской династии, приведет к его низло­жению; и он приходит к мысли, что датский предводи­тель и его войско, которым чужды как национальные интересы Франции, так и прогерманские интересы импе­ратора, могут оказать ему мощную поддержку в подавле­нии недовольных и в борьбе с засильем его покровителя. Карл более не колеблется и направляет к Хрольфу послов, предлагая ему признать его герцогом одной или нескольких провинций и, дабы их политические интересы скре­пились еще и семейными узами, отдавая ему в жены свою дочь, если он согласится принять христианство. Датчанин соглашается; он требует отдать ему во владение те берега, которые он и его предшественники так часто опустошали, а вместе с этими берегами уступить ему и герцогство Бретань; ведутся долгие споры, но в конце концов его требование удовлетворили. Герцог Роберт, брат короля Эда, стал крестным отцом Хрольфа и дал ему свое имя. Принцессу Гизелу отдали ему в жены, и вся та часть Нейстрии, которая простирается от устья Соммы до городских ворот Сен-Мало, получила по имени завоевателей название «герцогство Нормандия». С тех самых пор это герцогство стало отдельным государ­ством, которое подчинялось французской короне и кото­рому подчинялась Бретань, низведенная таким образом до положения зависимого лена.

Этот договор, ставший позднее причиной стольких войн, был подписан в селении Сен-Клер-сюр-Эпт. Хрольф явился туда, чтобы принести клятву верности Карлу. С огромным трудом удалось уговорить этого полу­дикого вассала подчиниться церемониалу, принятому в подобных случаях. Он долго отказывался вложить свои руки в руки короля. В конце концов он согласился сде­лать это, но, когда встал вопрос о том, чтобы преклонить колено перед сюзереном и поцеловать ему ногу, как это полагалось при получении какой-либо инвеституры, дат­чанин, привыкший не признавать никакой власти, кроме власти идолов, и никакой силы, кроме силы меча, поклялся, что он не будет вставать на колени перед чело­веком, заявив, что вполне достаточно и того, что ему пришлось встать на колени перед новым богом, которого он только что признал. Наконец, удалось добиться, чтобы один из его сопровождающих совершил вместо него эту церемонию, считавшуюся обязательной. Однако тот, кого он выбрал для этого, то ли по оплошности, то ли из заносчивости так резко схватил ногу короля и так высоко ее поднял, что тот упал навзничь.[148]