Галобионты

– Вы говорите так, словно я на эти две недели собираюсь впасть в беспробудную спячку, – раздраженно буркнул Степанов. – вы прекрасно знаете, что моя работа не останавливалась даже на день. Я провожу в лаборатории по нескольку часов кряду.

– Весьма похвально, Антон Николаевич, – примиряюще произнес Дзержинец, – я знаю, что вы, как истинный ученый, никогда не прерываете своей исследовательской деятельности, даже тогда, когда это идет в ущерб вашему здоровью и благополучию.

Недовольство и предупреждение, явно проскальзывающий в словах Дзержинца несколько скрадывались его благожелательным тоном.

– Поэтому, – продолжал он, – я даже настаиваю на том, чтобы вы всецело посвятили две следующие недели отдыху.

– Кажется, вам это нужно больше, чем мне, – язвительно заметил Степанов, но тут же поспешил исправить свою оплошность, – впрочем, я буду рад воспользоваться такой возможностью. Когда-то мне еще выпадет счастье целых две недели занимать только тем, чем мне самому хочется.

– Великолепно! – резюмировал Дзержинец, сделав вид, что не заметил сарказма в словах Степанова.

– Да, и вот еще что, Антон Николаевич, – проговорил полковник уже на выходе с базы, – не удивляйтесь, если увидите на экране телевизионной охранной системы посторонние объекты, на сей раз я решил более ответственно подойти к охране нашей базы. Но прошу вас сообщать мне о всех подозрительных явлениях, вы меня поняли, профессор?

– Я все прекрасно понял, полковник, – ответил Степанов.

Он чуть было не добавил: «Вы хотите дать мне понять, что все это время я буду находиться под вашим неусыпным контролем?!» Однако сдержался и пожав плечами произнес:

– Не беспокойтесь, полковник, я обязательно буду держать вас в курсе всего, что происходит.

Как только дверь за Дзержинцем закрылась, все мысли о нем мгновенно выскочили у профессора из головы. Любовь, по-прежнему находящаяся в коматозном состоянии, манила Степанова к себе, овладевая всем его существом. На самом деле двухнедельный срок, отпущенный ему Дзержинцем, казался профессору вечностью. Слишком долго ждал Антон Николаевич этого благословенного времени.

– Две недели, – бормотал профессор, – четырнадцать дней, целых четырнадцать дней… Я и она… Она и я…

Если бы Степанову кто-то сказал, что его бывший верный помощник Геракл находится на подступах к базе, и в его распоряжении не четырнадцать дней, а только три, это стало бы для профессора страшным ударом.

* * *

Алекс снова шел по следу Геракла. Но на сей раз он примерно представлял себе направление продвижения. Снова вспомнились наставления Дзержинца о том, что он, Алекс, должен доверяться своей интуиции. Задача облегчалась тем, что все мысли Алекса были направлены на Геракла. Между ними существовала некая необъяснимая связь, обусловленная тем, что Геракл двигался к Любови. В те минуты, когда мысли Алекса обращались к любимой женщине, все в нем замирало. Он чутко прислушивался к своим ощущениям. На протяжении почти всего времени следования за Гераклом Алекс был скорее спокоен, чем волновался за нее. Стойкая уверенность, что ей не грозит опасность, пребывавшая где-то в тайниках его подсознания, успокаивала Алекса, обнадеживала его, придавала силы и веры в благополучный исход.

Понимая, что Геракл не допустит близкого соседства с ним, Алекс вынужден был двигаться в почтительном отдалении от галобионта. Он никогда не сталкивался с Гераклом, не находил ни одного его следа, но тем не менее был уверен, что безошибочно двигается в нужном направлении. Он и сам считал, что запасная база должна находиться где-то на севере.

Видя что Геракл следует тем же курсом, Алекс постоянно убеждался в правильности выбранного направления. Преодолевая сотни и тысячи километров со скоростью около семидесяти километров в час – таким образом используя не более трети своих возможностей – и останавливаясь не столько за тем, чтобы отдохнуть самому, сколько для того, чтобы дать отдохнуть Гераклу, Алекс ни на секунду не переставал размышлять обо всем, что с ними происходило. Мозг, напряженно работающий около двадцати часов в сутки, нисколько не утомился и функционировал по-прежнему ясно, четко и быстро. То же касалось и физического состояния Алекса. Он не ощущал ни малейшей слабости, ни усталости. Духовное напряжение в нем было так велико, что он легко переносил все тяготы долгого путешествия. Алекса не тяготил ни все более усиливающийся холод, ни скудная пища. Подобно Гераклу время от времени он пользовался препаратами, которыми снабдил его профессор. Запас средств, поддерживающих силы, у него был гораздо скуднее, но это компенсировалось собственным потенциалом организма Алекса.

* * *

– Ну-с, моя милая, как мы себя чувствуем?

Это были первые слова, которые услышала Любовь с той минуты, как она потеряла сознание на южной базе. Долгие недели, в течение которых ее перевезли на север отложились в сознании, как одно мгновение. Еще не открывая глаз, Любовь поняла, что над ней склонился тот самый человек, которого она боялась больше всего на свете. И снова, как и тогда, девушку сковал ужас.