Галобионты

Фортуна не покидала Тихомирова и дальше: вылет самолета в северную столицу производился практически одновременно со екатеринбургским. Таким образом Михаил Анатольевич благополучно занял место в самолете. Но до самого отлета он не переставал тревожно озираться по сторонам, ожидая увидеть спешащих к самолету людей в форме. Только тогда, когда стюардесса произнесла долгожданные слова: „Пристегните ремни“ и уши слегка заложило при подъеме самолета в воздух, Тихомиров облегченно перевел дыхание. Наблюдая через иллюминатор, как взлетная полоса стремительно исчезает из вида, Михаил Анатольевич сказал себе, что сама судьба содействует исполнению его замыслов.

* * *

Степанов спешил в главную лабораторию, где его ждал Геракл. Наконец-то профессору удалось избавиться от лишних людей, чье присутствие при адвентации он считал более чем нежелательным. Угрозы остаться без ассистента у Степанова не было, так он мог полностью положиться на Геракла. Зато представилась великолепная возможность приступить к завершению процесса генезиса без посторонних, к разряду коих Антон Николаевич с недавних пор стал причислять и Тихомирова. Он уже не мог вспомнить, откуда взялось это отчуждение между ним и ассистентом. Просто в один прекрасный момент он вдруг понял, что Тихомиров его раздражает. Степанов и раньше знал ассистента, как человека, довольно ограниченного ума, но смирялся с этим, считая, что недостаток интеллектуального развития компенсируется в ассистенте безукоризненной исполнительностью и редкостной преданностью. Однако с тех пор, как в его распоряжении появился Геракл, чьи преданность и исполнительность ни в чем не уступали Тихомировским, он стал смотреть на своего давнего помощника другими глазами. В Геракле было то, чего не хватало Михаилу Анатольевичу, а именно: быстрота соображения, смелость в принятии решений, независимость суждений и высочайший коэффициент интеллектуального развития. IQ Геракла составлял 145. Кроме того, Геракл интересовал Степанова и по иным причинам. Он представлял собой профессора, являясь на данном этапе его работы лучшим экземпляром. Недаром полковник остался столь доволен успехами питомца Степанова. Всякий раз, взглядывая на Геракла, профессор испытывал чувство гордости. Пожалуй, это создание было для него самым дорогим в жизни существом. Степанов не сомневался, что вскоре у него появятся и более совершенные творения – над этим-то он как раз и работал, но Геракл наверняка останется для него, если так можно выразиться, любимчиком. Ибо в него были вложены те черты, которых всегда не хватало Степанову. Геракл был смелым, находчивым, решительным, сильным и духом, и телом. Он никогда не задавал лишних вопросов, не проявлял чрезмерного любопытства, был ровен и хладнокровен; именно таких качеств весьма и весьма не доставало Тихомирову. Но профессор ценил в своем питомце не только это. Гораздо более важным и привлекательным в Геракле он находил то, что рассудок галобионта был свободен от всяческих догм и предрассудков. Степанов называл это „чистым разумом“. Разумеется, в его питомце наличествовали и инстинкты, без которых невозможно полноценное существование человека как части части животного мира. Но профессор постарался, чтобы Геракл мог без труда обуздывать себя, если это было необходимо. Пожалуй, он был единственным, кого профессор хотел видеть в главной лаборатории во время адвентации. Хотя, положа руку на сердце, Степанов предпочел бы остаться один, но к сожалению, процедура была слишком сложна, чтобы он мог с ней справиться без ассистента.

– Как у нас дела? – спросил Антон Николаевич, распахнув дверь и с нетерпением приближаясь к гебуртационным камерам.

В лаборатории стоял ровный мерный гул. Неискушенному человеку звук показался бы точно таким, как обычно, но Степанов сразу обратил внимание на то, что приборы переключились на иной режим работы. Из этого следовало, что процесс генезиса близок к завершению.

– Все без изменений, Хозяин, – отвечал Геракл, вставая со стула.

– Это очень хорошо. Я боялся, что не успею к началу, – сказал Степанов так, словно спешил на увертюру „Бориса Годунова“ в Большом.

По сложившейся у него привычке, первым делом Антон Николаевич приблизился к крайней справа гебуртационной камере, той самой, что стояла на возвышении. Не было сомнений, что больше всего его занимает именно она. На первый взгляд, внутри все оставалось без изменений. Но острый глаз Степанова тотчас же обнаружил некоторое важнейшие перемены. Свечение становилось бледнее и прозрачнее, огрстекло было не таким прозрачным, словно начиная едва заметно запотевать. Примерно то же самое происходило и в других гебуртационных камерах.

– Я не ошибся, – пробормотал он себе под нос, – уже началось.

Профессор подскочил к пульту управления гебуртационными камерами.

– Геракл, – крикнул он через плечо, махнув рукой в сторону первой камеры, – следи за ней.