Гамаюн — птица вещая

— Здравствуй, Наташа, — шепнул он. — Всю ночь провел над твоими книжками. По одному виду книг я теперь могу узнать твой характер.

— Владельца? — Она улыбнулась.

— Да, — сказал он. — У тебя примерный характер. Ты на совесть трудилась над каждой страницей.

— Заметил? — Она кивнула ему и снова улыбнулась. — Меня дядя за это ругал. Книжки потом он продавал, а испачканные оценивались вдвое дешевле. Эти остались лишь потому, что дядя умер и некому было отнести их в лавчонку. — Наташа посмотрела на осунувшееся лицо Николая. — Повторил? Не трудно?

— Очень трудно, — признался он. — До сих пор передо мной кружатся страницы. Мне придется не повторять, а, как я понял, пройти все заново. Можно пройти за два месяца? Ну, скажем, за три?

Наташа подумала.

— Пройти-то можно, а вот усвоить... Впрочем, у тебя есть шпоры и длинная шинель.

Вагоны гремели, пробегая мимо недавно открытой фабрики-кухни. Они собирались сходить туда. Вечерами там играл оркестр. Но если все свободное время отдать тангенсам и котангенсам, о танцах придется забыть. И так до осени, а потом и все пять лет, если только хватит пороху. После диплома до тридцати останется года три. А потом стукнет тридцать!

— Да... — он встрепенулся, — я не понял о шинели и шпорах.

— Разве? На экзамене ты должен появиться только в таком виде. Тогда к тебе отнесутся снисходительней.

— Я не хочу снисхождений.

— Придется захотеть. Потом догонишь. Нет, ты обязательно должен появиться в шинели. Если ты будешь знать хуже московских мальчиков, шинель тебя выручит.

Смеясь и подшучивая друг над другом, они дошли до завода, даже успели съесть по пирожку у окошка столовки.

Возле столовой они встретили Кешку Мозгового. Он с любопытством уставился на Наташу. Когда та ушла от них в заводоуправление, сказал:

— Жорж говорил мне о ее носике. Действительно, аппетитный... Да и в фигурке тоже есть своя прелесть...

Несмотря на цинизм, Николай на этот раз не обиделся; ему было приятно, что другие восхищаются Наташей, которую он втайне называл своей.

— Как же у тебя с Жорой? — спросил Кешка уже возле лифта. — Спиной к спине?

— Не твое дело, — ответил ему Николай, не желая говорить о своих отношениях с Жорой в таком легкомысленном тоне.

Весь день Николай размышлял о тангенсах и котангенсах. «Если я хочу быть с Наташей всегда, нужно подняться на более высокий этаж жизни, — думал он. — Недаром она принесла книжки и не случайно проявляет такую настойчивость».

Конец трудового дня показался ему после бессонной ночи блаженством. Последнее движение — и хоть падай; он выключил мотор. Можно поднять руки, помахать ими, чтобы разогнать как бы закисшую кровь. Кругом погасал шум станков, но в ушах еще продолжало шуметь. Запоздалый визг заточного круга карборунда резко ударил по его барабанным перепонкам. Карборунд вскоре затих, и от него будто отвалился толстый и сырой человек. Теперь вращался только карусельный стан, заканчивающий урок по обработке глыбы металла.

Технолог цеха расположился возле станка Старовойта и что-то объяснял ему звучным, молодым голосом. Муфтина шла по пролету цеха в своей шляпке с острым пером и с черной кожаной сумкой. Закончив работу, она стремилась поскорее уйти из цеха. У нее была какая-то странная, подпрыгивающая походка и брезгливо поджатые губы. Вероятно, все люди казались ей одинаковыми, будто гайки в ящике, и она старалась поскорее избавиться от них.

Ожигалов незаметно подошел к Николаю, взял его сзади за локти, дохнул у самого уха:

— Некто Ожигалов. Привет ударникам!

— Руки не подаю, — Николай обернулся. — Видишь, какие?

— Вижу. — Ожигалов хлопнул его по плечу. — Предлагаю вместе окатить грешные тела в душевой.

— Согласен. — Николай понимал, что Ожигалов подошел к нему неспроста. — Только прошу обождать: надо убрать за собой.

— Давай, а я подымлю в кулак. У вас тут не курят?

— Не положено. Вон бочка.

— Ладно, нарушим.

Ожигалов присел возле грубо ободранных чугунных деталей, казалось еще хранивших тепло, и закурил.

Николай приступил к уборке рабочего места. Он с закрытыми глазами мог бы найти теперь любую точку, требующую смазки. Он считал своей заслугой, что его старый заграничный станок не только ни разу не ломался, но и не барахлил. Не отказывали подшипники, не снижалась точность при обработке. Очищать станок всегда лучше самому. Знаешь, куда капнул, где сухо, а если заест — легче определишь причину. Николай смочил тряпичные концы в керосине и смыл грязь: там, где масло засохло, приходилось нажимать, чтобы не оставить кляксы.

Поймав одобрительный взгляд Ожигалова, Николай смущенно сказал:

— Не посчитай меня за копушу, Ваня, не могу иначе. Привык чистить коня от ушей до самой репицы. А станок — что твой строевик. Не накормишь — не поедешь, не почистишь — отомстит.