Гамбит Королевы

Уайтхолл огромен — в его стенах могла бы поместиться сотня таких замков, как Снейп. Это целый город, оживленный, как рынок в Смитфилде. На главный двор выходит крыльцо с широкими каменными ступенями, ведущими в Большой зал и часовню, а где-то в глубине скрываются королевские покои; туда путь Дот заказан. За аркой находятся конюшни, а дальше — надворные постройки: прачечная с полем для сушки белья, амбары, кладовые, скотобойня, псарня, где от лая и воя гончих шумно, как на бойцовской арене или на теннисном корте во время оживленной игры. Длинная череда построек обрывается у реки, где располагаются уборные и в безветренную погоду стоит ужасная вонь.

В противоположном направлении, по пути к Скотланд-Ярду и жилищам придворных (где разместилась и леди Латимер), находятся ристалище и площадка для игры в шары[26], а за ними — бесконечные сады, очерченные квадратами тисовых изгородей. Каждый сад словно отдельная комната, с декоративными прудами, авиариями и всевозможными цветами. Здесь есть сад с ароматическими травами, сад благоухающей лаванды, над цветками которой гудят пчелы, и сад-лабиринт, куда Дот не рискует заходить, боясь потеряться (впрочем, он все равно не для слуг). По садам разгуливают придворные, которым делать нечего, кроме как бесцельно бродить и нюхать цветочки.

На много акров раскинулись огороды, где целыми днями трудятся женщины — сажают, пропалывают и окучивают овощи. Неумолчное звяканье их лопаток и грабель несется над ровными рядами латука, похожего на береты придворных, над кудрявыми ветками фенхеля и вьющимися побегами гороха. Порой, когда никто не видит, Дот срывает стручок гороха, выковыривает сладкие горошины, лежащие на бархатистой подложке, и с наслаждением забрасывает в рот.

Кухни Уайтхолла — отдельный мир, кишащий слугами, которые деловито таскают дрова, катают бочки, разжигают огонь, посыпают песком полы, вращают вертела, ощипывают птиц, пекут хлеб, рубят мясо, режут и крошат, месят и трут. Столы на несколько сот персон в Большом зале накрывает целая армия слуг — таких незаметных, что можно подумать, будто блюда появляются сами собой. Да и весь дворец словно управляется невидимками: постели в мгновение ока застилаются свежим бельем, полы чудом отмываются от грязи, одежда чинится, ночные горшки начищаются, пыль исчезает как по мановению руки.

Дот ошеломленно бродит по коридорам и не знает, чем заняться. Строго говоря, ей вообще не полагается здесь быть: не считая дворцовой прислуги, находиться в Уайтхолле могут только служители благородного происхождения, да и на них лорд-камергер смотрит неодобрительно, поскольку дворец, хоть и огромен, не может вместить всех. Однако леди Латимер настояла на том, чтобы взять Дот с собой. «Ты для меня почти член семьи, и я не намерена бросать тебя на произвол судьбы!» — заявила она, и Дот вздохнула с облегчением, поскольку до ужаса боялась, что придется вернуться в Станстед-Эбботс, к прежней жизни, которая стала ей чужда.

Покои леди Латимер находятся в таком лабиринте зданий, что в первые три дня Дот терялась всякий раз, выходя за порог. «Покои», впрочем, — слово довольно громкое. Дот воображала себе залу с высокими стеклянными окнами и большой кроватью, вроде той, что в Уэре[27], где могут свободно разместиться десять взрослых мужчин, — а оказалось, что это довольно скромная комната. Как объяснила леди Латимер, роскошные покои непосредственно во дворце полагаются только герцогам и фаворитам. Даже графы и графини вынуждены жить отдельно в комнатах не больше этой, да и то большое везение, потому что многим приходится селиться за пределами замка.

Леди Латимер, похоже, вполне довольна положением дел. Дот слышала, как она говорила Маргарите, что король явно утратил к ней интерес — ведь будь она фавориткой, ее бы, несомненно, поселили во дворце. Однако Дот уверена, что главное достоинство удаленных от дворца покоев для леди Латимер — возможность время от времени тайком видеться с Томасом Сеймуром.

Этих двоих связывает настоящая страсть. Дот до сих пор не может забыть сцену, разыгравшуюся в саду Чартерхауса; от одного воспоминания внизу живота растекается тепло, и Дот гадает: каково это, когда мужчина так на тебя набрасывается? Невозможно вообразить, чтобы парень вроде Гарри Дента или Джетро набросился на нее так, как Томас Сеймур на леди Латимер, — словно кобель на суку. Ночами Дот думает об этом, прикасаясь к себе до тех пор, пока не начинает содрогаться живот, а кровь не приливает к голове. То, что заниматься этим грешно, ее не заботит — зачем бы Господь дал человеку такие приятные ощущения, если это грех?