Гамбит маккабрея

— Очень хорошо, Джок, полагаю, что справлюсь собственноручно. Я уважаю твои принципы и ни в чем тебя не виню. Но если меня, э-э, заметут, могу ли я надеяться, что ты станешь навещать меня в камере смертника?

— Еще б.

— И быть может, принесешь мне баночку-другую икры? Настоящей «Гросрибрист», в смысле, а не того вещества, которое мы выставляем на вечеринки?

— Еще б.

— А еще, быть может, — с тоской в голосе продолжал я, — баночку-другую куропачьих грудок в желе, э? То есть мне доводилось слышать жуткие рассказы о том, что начальники тюрем считают «добрым завтраком» для малого, готовящегося к последнему стоярдовому рывку на виселицу. Жирные бараньи отбивные с жареной картошкой, фасолью и… и… всяким.

— Да не забивайте вы себе голову этой хренью, мистер Чарли, я за вами как надо присмотрю, у меня в таких местах есть дружбаны. И со смертной казнью они уже покончили, нет? Вам все равно не присудят больше, у-у, скажем, четвертного. Плевое дело. Отсидите, стоя на голове. Только одно не забывайте: постарайтесь, чтобы здоровые черные педрилы вас в душевой не поймали.

Я не содрогнулся, ибо желал сохранить Джоково уважение, но усилие мне стоило нескольких сотен калорий.

— Послушай, Джок, — нежно вымолвил я. — Насчет отмены смертной казни ты прав, но имеется еще одно обстоятельство, и на тебя его могут повесить запросто.

— Во как?

— Да.

— Вроде чего?

— Вроде Государственной Измены.

9 Маккабрей готовится выйти за рамки, но жалеет, что его домоправительница не вышла классом

В ее манерах нет покоя,

Чем знатен весь род Вер-де-Вер.

«Леди Клара Вер-де-Вер»

И СТРАШНЫЙ ДЕНЬ НАСТАЛ. У двери из квартиры Джок бессловесно вручил мне кепку и зонтик. Последний я отверг: не зонтик единый делает из наемного убийцы джентльмена. Тем не менее, ожидая лифта, я поймал себя на том, что мурлычу строфу Национального Гимна, где она — «врагам престола вечная гроза». Ясно одно: какие-то фрейдистские обрывки у меня в мозжечке чахли по грозе, изволите ли видеть, — с тем, чтобы Монаршая Особа перемещалась в отличном пуленепробиваемом лимузине, а не в открытом Государственном Ландо. Лондонская погода меня подвела — как обычно, впрочем: солнце сияло немилосердно, как улыбка управляющего банком.

Я перенесся по «трубе» — иначе подземкой? — к станции, что близлежала к моим пенатам в Сити, и вступил в Общественную Уборную. (День едва начался, видите ли, на Фондовой бирже все заняты, а у Парламента сессия, поэтому опасность приставаний невелика.) Я переоделся в костюм, ботинки, кепку.

Несколько минут спустя; ну вот я и у окна — надеваю телескопический прицел на «манлихер», а пальцы мои подергиваются от трепета перед отвратительным актом, кой я готовился свершить. Кроме того, подергивались они от ярости и отвращения ввиду той манеры, которой моя костлявая домоправительница недвусмысленно задела меня на лестнице, предложив мне составить ей компанию за «стакашкой чёнть» у нее в будуаре.

— Постле, постле, — пробормотал я, старательно изображая ухмылку и превосходно зная — нет, надеясь, — что никаких «постлей» не будет.

Стало быть, вот: дивное ложе ружья из испанского красного дерева все больше скользило в моих пальцах от пота, сколько бы я ни вытирал повинные руки о брючины ненавистного костюма. Моя браслетка с часами, хоть и была сотворена самим Патеком Филиппом, тикала все медленнее, словно ее обмакнули в наилучшее масло.

Наконец до слуха моего донеслось отдаленное ура, затем — какой-то топот, возвещавший явление конных экипажей, под завязку набитых монархами и гостями их, главами государств. Я еще раз вытер руки, дозволил ружейному дулу высунуться наружу еще на дюйм-другой (ибо завидеть идиотов по безопасности на крышах напротив мне не удалось) и пристроил у плеча приклад, а телескопический окуляр — у слезоточащего глаза. Вот они — в чертовом Государственном Ландо, где ж еще, — и воспроизводят это дивное, неподражаемое мановение, кое должным образом удается лишь Королеве-Матери Елизавете. Я, со всей очевидностью, на такое не способен: на убийство то есть, не на мановение. Должно быть, я лишился рассудка, решив, что мне это по плечу. (Когда св. Петр у Жемчужных Врат даст мне заполнить формуляр, одно я смогу твердо заявить в свое оправдание: я никогда не стрелял в сидящих.) (Естественно, я не считаю крыс, черных ворон, экс-президентов Уганды и тому подобное.)