Гамбит. На сером поле

Он убеждал себя, что просто посмотрит на нее со стороны и даже не прикоснется. Это всего лишь танец, для нее работа, для него – ожившие воспоминания. Но сердце заходится в приступе тахикардии от предвкушения долгожданной встречи сильнее, чем от выстрела снайпера, промазавшего в непосредственной близости от головы. Он не может выдать себя. Только не сейчас, когда это настолько опасно. Он мертв и только благодаря этому все они живы. Их жизни стоили ему его собственной. Не больше и не меньше, и разменивать их по мелочам – тройная оплата его ошибки.

Черная дверь в конце коридора, в которую он входит, уверенно и не раздумывая, но сила привычки берет свое, и непросматриваемый угол изучен первым. Красноватый и приглушенный свет ни капли не помогает ему в этом, хотя ему приходилось работать в куда менее комфортных условиях, так что грех жаловаться на недостаток света и отвратительно пошлую обстановку комнаты. Кожаная мебель говорила сама за себя, но Ашер подозревает, что выбор был сделан скорее в пользу того, что проще очистить, чем для самого антуража. Тут бы больше подошел красный бархат, а еще лучше бензин и горящая зажигалка, и тогда бы все выглядело куда лучше, чем сейчас, причем в разы.

– Привет, милый, ты звал меня? – раздается из-за открывшейся двери, и от ее голоса все внутри оборвалось.

Фальшь. Он буквально кожей прочувствовал каждую ее ноту в ударившей по затылку дежурной фразе приветствия клиентуры. От тягучего женского голоса с интонациями нараспев и от приторной сладости в нем сводило скулы на закрытом шарфом лице. Захотелось стянуть его с себя, сорвать вместе с овечьей шкурой, но правде, похороненной вместе с ним в катакомбах под городом, не место в доме увеселений на этом чужом празднике жизни. Жизни, которой у него никогда не было, и никогда уже не будет. Затаив дыхание, Ашер не мог заставить себя повернуться, замерев посреди темной комнаты с раздражающим вишнево-красным светом. И уже приготовившись к столкновению с неизбежным, как с землей при падении с высоты, он бросил пальто на спинку кожаного дивана и, повернувшись, посмотрел назад сразу на целых десять лет, одним мигом мелькнувших у него перед глазами.

Белая полоса в синем небе. Подбитое крыло и резкий рывок катапультирования. Стропы, как и нервы, натянуты до предела. И те и другие вот-вот лопнут, отправляя его в затяжной полет над раскаленной пустыней с жестким приземлением на скалы возле Дейр-эз-Зор, а его истребитель только что потерпел крушение где-то в бесконечном песчаном море, поддавшись матушке гравитации.

Пошатнувшись из-за хлынувшего в кровь адреналина, Ашер не устоял на ногах и буквально рухнул на мягкое сиденье дивана. И в этот раз приземление опять не прошло так гладко, как он рассчитывал. Вряд ли он снова взлетит. Удар под дых. Очередная контузия. Раскаленное добела солнце пустыни ослепляет, и он больше не видит ничего вокруг себя, кроме нее. Она ничуть не изменилась. Только взгляд вечно распахнутых глаз стал таким же холодным и колючим, как у его сестры. Теперь она такой же мертвый ангел со сломанными крыльями, но от этого не менее прекрасный, чем в день их первой встречи.

– Я думала, что мы закончили в прошлый раз, – звучит с легким налетом скепсиса в ее голосе, и многозначительная пауза заставила Ашера усмехнуться под шарфом, скрывавшим лицо. – Но ты опять тут, – и утверждение и вопрос одновременно.

С кошачьей грацией Форман вошла в комнату, надежно заперев за собой дверь. Стук каблуков ее туфель отмерял удары его не такого уж и невредимого сердца, захлебывавшегося притоком хлынувшей в него крови, стоило аромату черной ванили наполнить комнату. Все так знакомо, что хотелось кричать, что еще ничего не закончено. Грудь сжимает внутри до боли так, что хочется плакать, но мужчины не плачут. Верно, Ашер?

От понимания, что перед ней не тот, кого она ожидала увидеть, немой вопрос задан изящно вздернутой женской бровью. Ашер опережает ее мысли, направляя их и не выпуская в свободный полет:

– Друг посоветовал прийти сюда, – сказано небрежно, надменно, растянуто.

Каждые слово и жест подчеркивали его мнимое нежелание находиться тут. Фальшь, чтобы остаться неузнанным, овечья шкура, чтобы не открыть в себе полуволка. Смятение и неверие в карих глазах, и осторожно, крадучись, добыча приближается к охотнику. Одежды на ней было не много, да и то, что имелось не оставляло простора фантазии, на корню убивая всю интригу. Он не замечал ничего, кроме ее взгляда, в котором хотелось утонуть. Выкарабкаться из раскаленного песка, залепившего рот и горло, и, прикасаясь к ее губам, утолить ту жажду, что годами мучила его.