Гамбит пиковой дамы

Стены давили и, казалось, сужались. Наверху они были светлее, но ни лампы, ни окна не попадалось на глаза. Сырые потеки раскрашивали поверхность черными разводами, складывающимися в причудливые узоры, шевелящиеся, как крылья бабочек. Сложенные вместе карточным домиком, они наверняка будут похожи на тесты Роршаха.

«Будет еще хуже».

Она стояла в дальнем углу, повернувшись лицом к стене. Я не видела ее глаз и чопорно поджатых губ, но понимала: она меня осуждает.

– Куда еще хуже? – спросила я и вздрогнула, когда мой голос отскочил от заплесневелых стен рикошетом.

«Это конец».

– Почему?

«Ты бежала по кругу и свалилась в кроличью нору. Но на этот раз спасения не будет».

Стены начали шататься, как картонные, а дверь, забитая накрест старыми досками, затряслась, словно в нее ломился кто-то большой и сильный. В щели и замочную скважину посыпалась мокрая земля, падающая на пол с неприятным влажным звуком.

«Рано или поздно он придет. Но я всегда здесь, всегда начеку. Я спасу тебя, как спасла однажды».

В ее голосе звучала жалость. Дверь, покрытая потеками сырости, начала сужаться с катастрофической скоростью, уменьшившись до размера мышиной норы. Грохот прекратился, но из глубины норы на меня уставился чей-то злобный глаз с вращающимся зрачком.

«Я тебя спасу. Смотри, что я принесла».

Она двинулась ко мне спиной вперед, с вывернутыми вопреки анатомии руками, в которых было зажато что-то яркое. Пятна на стенах складывались в гнусные рожи с хищными оскалами.

– Агата, ведь ты умерла, – прошептала я.

Ее лицо, усталое и несчастное, вдруг показалось рядом. Она скорбно кивнула.

– Я умерла. И он тоже. Но еще ничего не закончено, – сказала она и протянула мне свою ношу. – Смотри, какие они красивые…

В ее руках были куклы, купленные мною в Париже, вот только у той, что изображала моего кавалера, отсутствовала голова. Из растерзанной шеи торчали клочья окровавленной ваты.

Она сунула кукол мне в руки, но я их не взяла. Танцующая пара распалась и полетела на пол медленно, как пушинка, однако, едва коснувшись мокрых досок, фигурки разлетелись с грохотом бильярдных шаров.

– Он пришел! Он пришел! – закричала Агата.

Я обернулась, инстинктивно закрывая ее собой. Мокрые пальцы вцепились мне в плечи.

– Потанцуем джайв? – спросил Оливье.

В его обнаженном теле было мало человеческого. Я держала в объятиях пластиковый манекен, старый, облупившийся, с гротескно обозначенными первичными половыми органами. И только голова отчасти жила. Ее левая половина была смята и вдавлена, с кровавыми сгустками, сочившимися на пластмассу плеч. Правая половина щерилась разбитым ртом и зло сверкала единственным глазом.

Я проснулась, чувствуя где-то в груди тяжелый, неприятно шевелящийся ком беспокойства и страха, первобытного и дикого. Вереница пугающих картинок проплыла в сознании, туманясь и расплываясь, как круги на воде.

Часы показывали четыре тридцать утра. Перевернув подушку, я взбила ее и улеглась на спину, уставившись в потолок. После увиденного мне еще долго не захочется спать. В соседней комнате похрапывала Лилька, и если прежде ее храп наверняка стал бы меня раздражать, то сейчас я была рада слышать рядом что-то живое.

Я проворочалась еще час, потом поднялась и пошла в ванную, встала под горячие струи воды, смывшие с усталого лица все следы тревожной ночи. От пара зеркало запотело, по телу прошла приятная теплая волна, глаза тут же стали слипаться. Я подумала, что могу подремать еще часок-другой. В конце концов, начальница спит рядом, вряд ли она отругает меня за опоздание. На дворе – двадцать девятое декабря, суббота, и вряд ли кто-то прибежит заказывать тур в Египет. Самолеты набиты до отказа теми, кто побеспокоился о своем отпуске заранее, так что можно расслабиться и получать удовольствие. Именно эту мысль я решила донести до Лильки, если та станет возмущаться, что мы не поднялись заблаговременно. Да и до работы на машине я домчусь за десять минут.

Впрочем, если Лилька и начнет ругаться, мне наплевать.

Я высушила волосы и пошла было обратно в спальню, на свой надувной матрасик, но по дороге вдруг смертельно захотела чаю. Включив чайник, заглянула в холодильник, вытащила из него банку шоколадной пасты, намазала ее на черствеющую булку и, пока закипала вода, съела нехитрый бутерброд. Чайник зафыркал, начал плеваться водой и, прощально мигнув красным глазом, щелкнул кнопкой. Я налила себе чаю, уселась за стол, подогнув одну ногу под себя, и, мрачно уставившись в окно, потянулась за сахарницей. Когда подносила ложку к чашке, заметила, что рука дрожит.

Лилька проснулась около девяти, явилась на кухню помятая, лохматая, с отекшим лицом, зажав в руке первую утреннюю сигарету.

– Привет, – буркнула она.