Гамбит пиковой дамы

– С чего вдруг? – спросил он настороженно.

– Ни с чего, – пожала я плечами. – Мне страшно.

Леха ушел под утро, предпочтя досидеть остаток смены в машине. Чтобы там ему было веселее, я дала ему с собой котлетку в полиэтиленовом пакетике, пару кусочков хлеба и йогурт в бутылочке. В девять утра «Мерседес» отбыл со двора, сменившись на «Тойоту». Я невесело усмехнулась.

В квартире Леха вел себя скованно, косился по углам и вроде намеревался сбежать. В экспериментальных целях я прошлась перед Лехой в самой соблазнительной маечке, едва доходящей до бедра. Леха покраснел и отвел глаза. Пришлось постелить ему на матрасике.

Не уверена, что ему не хотелось. Хотелось, еще как. Его быстрые взгляды дорогого стоили, однако то ли страх, то ли служебное рвение оказались сильнее. Призрак вездесущего Змея витал над нами с неодобрительной гримасой.

Машин во дворе не прибавилось. Выезжая на работу, я не заметила, чтобы меня стерегли с усиленным рвением. Стражи были несколько расхлябанны, позволяли себе уезжать на обед, пару раз я даже ненадолго могла от них оторваться на шоссе, причем не особенно напрягаясь. То, что я всегда возвращалась домой, охранников из «Тойоты» успокаивало. Мне казалось, что смыться не составит труда.

Змей не давал о себе знать, и лишь его верная братия под окнами не позволяла зародиться робкой надежде, что он оставил меня навсегда. Левины не объявлялись, даже Инга, так активно набивавшаяся в подруги, притихла. Я же звонить не рискнула, предпочитая не будить лихо.

Лилька отругала меня за неудачную попытку смыться. Выглянув из окна, она увидела Леху, припарковавшегося неподалеку от офиса, и покраснела от злости.

– Надо выйти, сунуть ему в выхлопную трубу картофелину и спокойно сбежать, – посоветовала она. – Только нанять какого-нибудь малолетнего бандита половчее.

– Не надо, – отмахнулась я. – Его потом Змей придушит.

– А тебе что за дело? Только не говори, что ты в этого увальня влюбилась.

– А что? Смотри, какой он нарядный.

Лилька критически оглядела Леху и скривилась.

– Рожа как у дегенерата. И шапка эта дебильная. Сразу видно: у человека проблемы со вкусом.

– Ну и что? – возразила я. – Зато у него сердце доброе и кулаки пудовые. С ним по улице не страшно ходить.

Лилька фыркнула и оставила эту тему. Я же, закончив работу, направилась на прогулку вместе с Лехой. Поначалу он отнекивался, но потом признал мою правоту: и я на виду, и проблем никаких. За оставшиеся от новогодних праздников выходные я сводила его в кино, в кафе и заставила полдня таскаться со мной по ГУМу. Леха все время мрачно озирался по сторонам, опасаясь встретить знакомых, но я видела: он получает от этого какое-то ребячье удовольствие. Я даже подумала, не сводить ли его в цирк, но потом решила, что это будет перебором. Привыкая ко мне, Леха терял бдительность.

– Как ты жил раньше? – спросила я.

Леха, которого всегда выбивали из колеи мои неожиданные вопросы, покраснел и уткнулся в плошку с мороженым. Мы, прогулявшись по центру, зашли в кафе, где заказали кофе и мороженое, как в детстве. Со стороны, наверное, мы выглядели смешно, уж больно не сочетались друг с другом: девица в норковой шубе и парень со сломанным носом, угрюмый, в спортивных штанах и куртке. Слава богу, входя в помещение, Леха хоть шапочку снимал. Впрочем, москвичей трудно удивить несуразностью внешнего вида. Я невольно вспомнила, что в моем провинциальном городке эпатажные наряды вызывали у людей ступор и осуждение.

– Нормально жил, – нехотя пояснил Леха, ковыряя ложечкой подтаявший шарик. – Как все.

– А как это?

– Что?

– Жить как все?

Леха пожал широкими плечами. На эту тему ему было явно неприятно говорить.

– Ну… Школа, армия. Я в науках не силен, институтов не кончал. После армейки пошел в охрану. Так вот и бегаю.

– А родители?

– Отца не было. Мамка спилась давно. Не знаю даже, жива или нет. Я ее уже лет пять не видел.

Я подперла щеку кулачком и вздохнула. Леха насторожился.

– Так, по-твоему, живут все люди?

– Ну, не так. А что? – вдруг разозлился он. – Ты-то, конечно, жила по-другому и нас, пролетариев, не поймешь.

– Ошибаешься.

– Ничего я не ошибаюсь, – надулся он.

– Ошибаешься.

Я помолчала, а потом сказала куда-то в пространство:

– Отец нас с матерью бросил, когда мне было лет пять. Жили бедно, часто даже поесть нечего было. Я работала с четырнадцати лет. Потом в театр попала на третьеразрядные роли. Мама от рака умерла. Так что я тебя понимаю, как никто другой.