Гамблер

Если он не убьёт меня, тогда что ему мешает заставить меня убить саму же себя? Здравый рассудок? Он не здоров. Жалость? Только ему на руку. Чистая душа? Тогда зачем он продолжает заполнять ее грязью даже сейчас?

Парень опускает пистолет, и я слышу слабый звук кнопки.

– Именно поэтому ты все ещё слаба.

Внезапно цепь расслабляется, словно ее держал какой-то механизм. И я угадала. На землю упала небольшая коробочка, что соединяла концы цепей и которая теперь мигала зелёным цветом. Парень убирает небольшой пульт управления обратно в карман.

– Это не значит, что ты в безопасности.

– Но ты отпустил меня.

– Только ради того, чтобы игра снова приобрела свой вкус, – острые губы растянулись в широкой улыбке. Таким образом, он сокращал время для раздумий. Ему было важно возобновить ход игры, чтобы я побежала. – Вкус смерти.

И я так и сделала.

Ватные ноги подорвались с места, с трудом удерживая меня. Я несусь сквозь деревья. Ветки царапают кожу, шишки с болью выпиваются в мою хлипкую обувь, а паутина лезет в лицо и путается в волосах.

Мне холодно.

Наверняка сейчас только рассвет, не думаю, что даже если я отыщу трассу, то это спасёт меня. Однако выбора нет. Я знаю, что мне не удаётся дышать тихо и мои легкие рывками выпускают воздух, знаю, что бегу очень громко. Знаю, что прямо сейчас, он идёт за мной.

Наконец я выбегаю на проезжую часть. Радость спадает так же быстро, как тело с новой силой сковывает страх. Я со ступором смотрю вперёд, на то, как русоволосый парень стоит посреди дороги, наклонив голову набок и все так же улыбаясь, подобно пластиковой мертвой кукле.

Как это возможно?

Только я хочу бежать назад в лес, как позади себя слышу приближающуюся машину.

Разворачиваюсь. Визг шин, бампер слегка утыкается в мои ноги. Полицейские смотрят на меня с ужасом, точно так же, как и я на своё отражение в лобовом стекле: запутавшие волосы, мешки под глазами и кровь, что прямо сейчас ринулась из носа и начала падать на бампер авто.

Один из полицейских выбегает ко мне, накидывает на мои плечи свою куртку и осторожно усаживает на заднее сидение. Они так же ничего не говорят. Один, что за рулем лишь грозно поглядывает на меня через зеркало заднего вида, а другой пытается найти причину, по которой я здесь.

Причину, которая уже давно скрылась, спрятавшись где-то среди деревьев.

Машина ехала до города очень долго. Если этот парень вёз меня на авто, тогда где он мог так хорошо спрятать ее? Или, может, когда меня везли в этот лес, он был не один, а с кем-то? С тем, кто оставил нас одних и позволил себе просто уехать и кого я уже мысленно ненавидела. Хотя, может быть, его заставили так сделать. В любом случае, теперь это не так важно. Больше всего сейчас меня волновала Грейс.

– То есть ты утверждаешь, что ты была одна в этом лесу?

– Да, я полностью уверена в этом.

Шериф смотрит на меня с призрением. Он явно не доверяет мне, но и я не могу сказать ему правду, поскольку тем самым наврежу не только себе. Все мои родные будут в опасности, этот парень точно из тех шишек у кого куча связей. Полиция вряд ли спасет меня и всех, кто мне дорог, даже если этот сумасшедший окажется за решеткой.

– И что же ты там делала?

– Я писатель, – соврала я слишком уверенно, отчего на пару секунд поверила сама себе. Шериф недоумевающе приподнял брови. – Мне нужен сюжет. Вы разве никогда не вылавливали писателей?

– Был у меня такой один «писатель». Пробрался в психушку ради очередного сюжета, а именно, в одну из камер.

– Что с ним стало? Он жив?

– Жив, – говорил тот, с тяжелой ношей в голосе. – Жаль, что пришлось поселить его рядом с той камерой, в которую он пробрался.

– Сошёл с ума..

– Все писатели рано или поздно начинают сходить с ума. Сегодня ты пишешь истории про жертву убийцы, а завтра ты идёшь в лес, чтобы ощутить на себе какого это.

Все его слова были слишком настораживающими, вряд ли он врал. От стыда мне пришлось опустить взгляд на свои запутавшиеся пальцы, лишь бы скрыться от его янтарных глаз.

– Тебе повезло, что мы нашли тебя. Это, прямо-таки, какая-то магия. Поскольку ты уже совершеннолетняя, мне не придется вызывать твоих родителей. Но позвонить им мне все-таки нужно.

– У меня нет родителей, только Тетушка.

– Значит, придется позвонить твоей Тетушке.

– Нет! – вскрикнула я, поднявшись вместе с ним. – Пожалуйста, шериф… Она итак однажды запретила писать мне книги из-за моего поведения. Прошу, только не говорите ей. Я не хочу снова оказаться обузой для неё.

– Учесть писателей она такая.

– И это больно. Когда их никто не понимает, когда приходится скрываться ото всех. Думаете, почему многие писатели создают себе фальшивых друзей? Да потому что только они помогают им в трудные минуты, потому что только они свободны помочь. Осознание, что ты один… Это действительно, черт возьми, невыносимо больно!

Моя подруга в Беллварте была писательницей. Я все ещё помню тот момент, когда она рассказала мне об этом только после того, как дописала книгу.