Гамбургский симпатяга. Живые стеклышки калейдоскопа

То есть они не мудрствуют лукаво. Умнее меня, например, Сунгоркин, Миша Щербаченко, Гек Бочаров… Или мой лучший друг Юрий Михайлович Лепский. Хотя Лепский как раз книги пишет. Лепский открыл мне Венецию и Пушкиногорье, поэта Бродского и итальянское вино «Кьянти». Тринадцать с половиной оборотов. А это, согласитесь, не так уж и мало. Режиссеров Феллини и Антониони он тоже для меня открыл. Если не считать причастным к открытию выдающихся неореалистов моего отчима, Иоську-пьяницу. Есть и бытовые подробности нашего с Юрием многолетнего содружества, путешествия дилетантов. Путешествие дилетантов по Окуджаве. Прочтите, замечательная книга! Например, Лепский учил меня незаметно для окружающих сморкаться по ходу движения… Ну, то есть не в носовой платочек, а бить оземь. Что из этого вышло, я, может быть, еще расскажу. Если коротко – я опозорился… Умным и смешливым человеком был Семен Прокопьевич Фокин, старший мой друг. Он работал сторожем на железной дороге, был вчастником. Великую Отечественную прошел стрелком-радистом на самолете. Про участников фронтовых сражений он коротко говорил: «Вчастник!» Ум Семен Прокопьевич имел просторный. Сторожа и кочегары вообще часто философы. Когда меня назначили шеф-редактором большой газеты, я регулярно приезжал к Семенычу советоваться по кадрам и контенту. То есть по содержанию газеты. Мы любили с ним в девять утра выпивать в теплице на его дачном участочке, в пригороде славного городка Александрова. Бутылку, с вечера припрятанную, он, как фокусник, взмахом руки извлекал из куста смородины. Холодненькая. С каплями росы на горлышке. Несмотря на известную дерзость моего характера, решение выпивать с такого ранья было радикальным даже для меня. С трудом осилив граненый стакашек, я тряс головой и жадно хватал воздух открытым ртом. Семен Прокопьевич, предостерегая конвульсии моего близкого позора, проворно срывал огурчик с грядки, быстро вытирал его подолом своей растянутой майки-алкоголички и протягивал мне: «Санька! Ты давай не отчаивайся… Закусывай, само-так!» В его речи была присказка «само-так». Речь людей оригинальных отличается вкраплениями. «Тудыть ее налево», «Глав-дело», «Пятое-десятое…» То, что вспомнилось. Муж моей старшей сестры, родом из Ивановской области, Борис, эмоционально окрашивал свою речь фразой «Елкина урочина!». Боря, например, говорил: «Мы медведя прямо в берлоге завалим, елкина урочина!» Собирались в лес за грибами, боялись объявившегося в округе зверя-шатуна. Вот так же, не отчаиваяясь, я потом поступал с кадрами и контентом. А Виктор Петрович Астафьев говорил примерно так: «Ну что… Ага! Выхожу я, б…, на излучину, а там харюзок плавится! Прямо кишит! Да так много его, что я, б…, обомлел… И руки-то затряслись… Ажно как у алкаша! Ага! Ох, и жаден бывает человек…» Степка-гиляк, рыбосчетчик ихтиологической станции на таежной речке Ул, наш давний дружочек по рыбалкам, тоже был умным человеком. Сохранилась отличная черно-белая фотография – снимал Лепский, на порожке той самой станции. Я достаточно залихватски бросаю вещи в брезентовый рюкзак, а Степа с каким-то детским удивлением смотрит на меня. Степа очень гордился дружбой со всеми нами, московскими журналистами. Умными и начитанными, знатоками Бродского и Феллини, но не потерявшими связи с речкой Ул и с простыми рыбосчетчиками. Степан и его начальник Юрий Иванович Биркин, ихтиолог из села Богородского, могли бы подтвердить нашу кровную связь.