Гамиани, или Две ночи сладострастия

Глава 5

Время шло. Дни стремительно сменяли один другой, неся мне новые радости и огорчения. Моя любовь к Фанни наполняла их неведомыми мне доселе ощущениями. Случалось, что по несколько дней нам не приходилось видеться, и эти дни я считал безвозвратно потерянными. Я не мыслил себе жизни без своей юной возлюбленной и надолго впадал в меланхолию, если обстоятельства мешали нашим встречам. Но стоило мне только ее увидеть, как душа моя снова наполнялась счастьем. Однако даже в самые восторженные минуты тень Гамиани стояла рядом. Напрасно я убеждал себя, что Фанни не подпала под влияние злых чар извращенной графини, что пережитая вакханалия не наложила отпечатка на ее нежную душу, не оставила глубокого следа в ее памяти. Узнавший однажды вкус меда никогда не удовлетворится патокой. И, несомненно, Фанни, в конце концов, пресытилась бы моими ласками и захотела бы испытать то, что уже испытала однажды ночью.

Вскоре мои опасения подтвердились. Фанни становилась все требовательнее к моим ласкам. Часто она раздражалась без всякой причины или вдруг становилась как-то уж слишком мягкой и тогда долго не хотела отпускать меня от себя, заставляя вновь и вновь ласкать себя. В такие ночи я пугался ее ненасытной жажды чувственных наслаждений, но боязнь потерять возлюбленную заставляла меня напрягать все силы, так что утром я был совершенно измучен. В довершение всего она всякий раз изобретала новые виды наслаждений, подчас трудновыполнимые и даже болезненные, но я потакал всем ее капризам. Я так сильно хотел, чтобы она вкусила в моих объятиях высшее блаженство, что это стало моей навязчивой идеей, и я перестал получать от наших любовных утех какое-либо наслаждение.

В конце концов, я понял всю несостоятельность своих попыток подарить счастье бедной девушке и оставил их. Каждое свидание теперь причиняло огромную боль нам обоим. Все чаще мне приходилось наблюдать, как Фанни в бессильной ярости каталась по кровати, терлась животом о ворс одеяла, принимая самые бесстыдные позы и, наконец, измучившись от бесплодных попыток удовлетворить себя, рыдала, уткнувшись лицом в подушку.

Я снимал тогда для своей возлюбленной маленькую уютную квартирку в тихом доме на улице Святого Франциска. Квартира состояла из гостиной, спальни и кабинета, где я часто работал в ожидании Фанни. От спальни кабинет отделялся стеной, и позже я устроил в стене потайное окошко, чтобы иметь возможность наблюдать незаметно за тем, что происходит в спальне. Теперь я проводил у этого окна довольно много времени и каждый раз, видя страдания Фанни, проникался к ней глубокой жалостью. В отчаянии я искал какого-нибудь выхода, но чем я мог ей помочь? Это было мучением — наблюдать за тем, как умирает любовь…

Прошло несколько недель. Знойное парижское лето сменилось чудесной осенью. Дышать стало легче, и мы с Фанни, которая вдруг стала чрезвычайно ласкова со мной, целые ночи проводили вместе, стараясь воскресить умершую любовь. Поначалу казалось, что наши усилия увенчаются успехом, но надежда теплилась недолго: вспышка страсти угасла, не успев разогреться, и снова холодный призрак отчуждения поселился в нашей спальне. Бедная Фанни, она так искренне старалась спасти нашу любовь! Но разве человек властен над своими чувствами?! Фанни была удручена, подавлена. Целые часы она в одиночестве проводила в опустевшей постели, еще недавно служившей приютом нашей любви. Черная тень страдания обрамляла ее прекрасные глаза, и обильные потоки слез не могли обесцветить эту печать отчаяния и опустошенности. Как мне хотелось утешить мою несчастную возлюбленную!..

Так долго не могло продолжаться. Я понимал, что мне необходимо, хотя бы на короткое время, покинуть Париж, но как я мог это сделать, как я мог бросить Фанни, оставить ее одну в таком положении? Признаться, я очень боялся, что она покончит с собой. Поэтому я старался как можно реже отлучаться из своего кабинета и время от времени заглядывал в окошко, чтобы убедиться в том, что Фанни не замышляет ничего дурного.

Это было похоже на пытку. Я добровольно подверг себя заточению, бессмысленному и бесцельному. Впрочем, цель была — я ждал. Сначала это было ожидание ради ожидания, но потом оно начало принимать вполне конкретный смысл. Я ждал развязки… В том, что развязка неминуема, что это положение не может оставаться таким бесконечно, я не сомневался. Я понимал также, что какой бы трагической ни была бы эта развязка — я не смогу ее предотвратить. Мало этого, я уговорил себя, что не должен ни во что вмешиваться, но в то же время не должен ничего упустить. Я решил во что бы то ни стало быть свидетелем, зрителем, но никак не участником предстоящего трагического спектакля. А в том, что финал будет трагическим, я нисколько не сомневался. Но приняв решение не вмешиваться в естественный ход событий, я сделал все же один шаг, который ускорил развязку…