Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу

Первый прием в доме Эллисонов был как бы открытием сезона. Под бюстом Сократа у задних кулис сразу же поместился дуэт благоразумных: судья и железнодорожник. Им было о чем поговорить: они обсуждали международную обстановку и высказывали свои предположения насчет перемен, происшедших в этом доме с их участием или без оного, — словом, беседовали об Эдварде. Серая мышь — гувернантка, развлекшая публику кратким, но трогательным рассказом о паже, который надел свое кольцо на палец девы Марии, также явилась и, прежде чем сесть, внимательно огляделась вокруг; она больше всех остальных друзей переживала события в семье Эллисонов. Не был забыт и школьный приятель Эдварда, художник-абстракционист; все знали, какой он беспардонный болтун, поэтому гости стремились держать его на некотором расстоянии. Это, впрочем, не мешало художнику путаться под ногами у всех и каждого.

Входя в кабинет, приглашенные с радостью отмечали: за те недели, что они не собирались, здесь все осталось прежним, скорее изменилось к лучшему. Особенно если говорить об Эдварде Эллисоне, ради которого устраивались эти вечера. Он вышел под руку с матерью, опираясь всего лишь на палочку; держался прямо, посвежел, был так дружелюбен и весел, что все сразу поняли: молодой человек преодолел кризис. Вид его обрадовал присутствующих: не было никакого сравнения с недавним печальным состоянием Эдварда, когда, лежа на кушетке в полном безмолвии, он являл собой мрачное, удручающее зрелище и когда вокруг него хлопотали то мать, то врач. Теперь все с радостью наблюдали, как Элис вела сына к мягкому креслу, как он шел, хотя и волоча левую ногу, как прямо сидел, кланяясь направо и налево.

Первый вечер носил удивительно торжественный характер, этому способствовало и богатое угощение: сандвичи, пирожные, конфеты, ликеры. Мир был заключен! Приближаясь к столу, накрытому в сторонке и уставленному яствами, гости сияли и говорили друг другу: поглядите-ка, мир восстановлен!

А какой оживленной была мать, госпожа Элис! И она изменилась к лучшему. Правда, на прежних встречах Элис также почти все время присутствовала, но держалась особняком, эдакое неземное существо, витающее в облаках. Однако излечение любимого сына преобразило и ее — Элис болтала, смеялась. Она переходила от одного гостя к другому, пожимала руки, задавала вопросы.

Разумеется, среди гостей был и сноб Джеймс Маккензи, брат Элис; вечер явно пришелся ему по душе, он тут же освободил место рядом с собой для молодого художника, к разглагольствованиям которого внимательно прислушивался.

Только дочь хозяев Кэтлин — было известно, что она не посещает университета, работает дома, чтобы освежить в памяти кое-какие знания, утраченные во время войны, — только Кэтлин выглядела переутомленной, что было легко объяснимо. Она производила впечатление человека, которого внезапно оторвали от чего-то: от важного дела или не важного, но оторвали от занятия, поглощавшего его целиком. Поэтому мать очень часто подходила к Кэтлин, которая стояла у накрытого стола: девушка не слишком расторопно ухаживала за гостями.

Бросалось в глаза пустое кресло хозяина дома. Действительно: лорд Креншоу, к чьей мощной фигуре все привыкли, не сидел на своем обычном месте у камина. Гостям объяснили, что он еще у себя — работает. Гордон появился позже, одновременно с доктором Кингом, которого все поздравляли с успешным лечением Эдварда Эллисона. Он благодарил, но при этом уверял, что не может отнести комплименты на свой счет. Как всегда, победила природа, а в данном конкретном случае сыграла роль также и обстановка, домашние условия. Подобно великану Антею, Эдвард восстановил свои силы, прикоснувшись к земле, к земле своей родины.

Воскликнув «ах, так», старая гувернантка заметила, что это могло бы стать отправным пунктом для очередной беседы, тему можно легко развить; надо думать, сегодня этим займется доктор, доставив большое удовольствие гостям. Но Кинг воздел руки к небу:

— Хотите, чтобы я рассказывал? Неужели вы ничего не слышали о профессиональной тайне?

А вот и Гордон Эллисон. По нему было видно, что он чересчур много работает. И еще, наверное, он пишет теперь в другом жанре. Ибо обычно отблеск жизнерадостности и эпикурейства, присущих его творчеству, лежал на лице Гордона, что великолепно сочеталось как с его жирными телесами, так и с неимоверной писательской плодовитостью. Теперь что-то в нем поломалось; это заметили все, все, кому он жал руку, с кем здоровался. Война, ворвавшаяся в этот дом, настигла задним числом и Эллисона-отца, который убежал от нее в такую даль. Сын, хоть и больной, уже вернулся с войны, для Гордона же война только началась.

Эта мысль приходила на ум каждому, кто помнил первые сборища в доме Эллисонов, когда лорд Креншоу восседал на своем месте у камина, освещенный пляшущими языками красного пламени, и давал волю своей буйной фантазии, увлекая слушателей до такой степени, что они не чаяли выбраться из водопада гордоновских вымыслов.