Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу

— Почему это тебя пугает? Ты должен ликовать, как ликую я. Это мой подарок тебе… Разве нет? Ты меня больше не любишь? Неужели ты не видел, как я страдала? Понимаешь теперь, как мудро распорядилась судьба, как благосклонна и милостива была она ко мне и к тебе — хорошо, что он тебя ненавидел и что ты, больной, приехал сюда; тень наседала на тебя, ты не находил себе покоя, хотел все разворошить, все раскрыть… Хотел освободиться сам и освободить меня.

Эдварда трясло. Он схватился за стул.

— Нет, этого я не хотел, мама. Никогда. Не дотрагивайся до меня. Не прикасайся ко мне («распутница и блудный зверь, кровосмеситель, не дай постели датских королей стать ложем блуда и кровосмешенья»).

Эдвард повернулся к матери. Она отпрянула от его искаженного злобой лица. (Неужели на него опять накатит, он так ужасен.)

— Эдвард, послушай меня, останься, не уходи.

Его лицо было страшно, на нем застыло выражение ненависти.

Он заскрежетал зубами, глядя на нее.

Элис вскрикнула. Эдвард хотел уйти, но не мог встать. В конце концов колено у него согнулось.

Он быстро заковылял, хлопнул дверью.

Элис пристально смотрела на дверь. Она прислушивалась к тому, что творилось внизу. Его шаги, стук палки замолкли. Но она не осмеливалась пойти за сыном. Села на постели и вытащила из-под подушки голубой клочок материи.

Элис дрожала всем телом. Она целовала голубой лоскуток, сжимая его ледяными пальцами. Обливала его слезами.

— Глен.

Элис уезжает

Ей так и не удалось показать Эдварду картину с изображением вакхических плясок. Когда Элис наконец-то спустилась в этот день к сыну, его дверь оказалась запертой. Услышав его жалобные стоны, она постучала, но он не отозвался.

Рано утром Элис разбудило какое-то шебуршение в доме. Но потом она опять заснула.

Уже среди бела дня она позвонила, лежа в постели; к ней пришла старая гувернантка, она сообщила с испугом: комната господина Эдварда пуста. Эдвард уехал. К старушке явился садовник и все рассказал: рано утром господин Эдвард растолкал садовника и сообщил, что срочно отбывает. Они поехали на вокзал, господин Эдвард имел при себе два чемодана. С первым же поездом он отправился в Лондон.

Маленькая женщина робко стояла перед Элис. Элис сказала:

— Ах, так. — И прибавила: — Спасибо.

Новость дошла и до Джеймса Маккензи, брата Элис, профессора. Он сразу же отправился на поиски Элис. Однако посередине лестницы остановился, а потом и вовсе повернул обратно. Что он ей скажет? Он ведь предупреждал. Теперь все сбылось. Джеймс был потрясен, с каждой минутой это чувство усиливалось. Он сел, но никак не мог успокоиться. Взял свои выписки. И прочел:

«Когда после долгих странствий по чужеземным странам человек благополучно возвращается домой, его встречает толпа друзей и родственников. Точно то же происходит и с тем, кто правильно прожил свою жизнь: при переходе из этого мира в потусторонний — к себе домой — его встречают, подобно добрым друзьям, собственные благие поступки».

Стало быть, они — Элис и Эдвард — своего добились. Но и по Эдварду это рикошетом ударило. Теперь очередь за Элис. Мир медленно перемалывает людей железными челюстями. Джеймс стал читать дальше.

«Благословенна отъединенность благоразумного, того, кто познал учение и стал зрячим. Благословен отказ от всяких вожделений. Благословенно состояние отрешенности от мира и бесстрастие. Благословенно преодоление чувственных радостей и власть над темными желаниями».

Они хотели все знать. Знают ли они все сейчас? И что они знают? Они бегали по лесу в поисках целебных трав, искали, искали, без конца искали, рвали травы, поедали их и отравились.

Джеймс читал дальше:

«Но существуют еще те, кто не родился, никем не стал и никем не был создан. Если бы их не существовало, то не существовало бы выхода для рожденных, кем-то ставших, созданных. Есть царствие, где нет ни земли, ни воды, ни огня, ни света, ни этого мира, ни потустороннего, ни солнца, ни луны. Тех, кто его узнал, я не называю ни непришедшими, ни оставшимися, ни погибшими, ни готовящимися родиться. В самом царстве нет ни опор, ни движения, ни предметов. Это есть освобождение от страданий».

Как мог я не заметить его ухода! Наверное, я крепко спал. Мальчику помог садовник, а он как раз и должен был задержать Эдварда. Должен был догадаться, в каком состоянии сейчас Эдвард. Да нет же, как он мог знать. Где теперь скитается Эдвард?

Джеймс стал читать дальше:

«Состояние просветления. Сумеречное состояние.

Каждый человек составляет одно целое с жизнью универсума. Каждый живет лицом к лицу со святостью. Каждый пользуется переливающейся через край благодатью святости. Жизнь вовсе не есть безбрежное море болезней, рождений, старения, смертей. Жизнь вовсе не юдоль слез, а обитель блаженства. В ней мой дух совершенно преображается и меняется; отныне он непроницаем для зависти и ненависти, гнева и честолюбия; его не охватывает больше печаль и отчаяние».

А сам я между тем охвачен печалью и отчаянием.