Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу

А после он вытер слезы, присел к ней на постель и рассказал все: рассказал, как ехал через лес, как наткнулся на дерево, рассказал о птицах, о часовне, о том, что сперва хотел спрятать свое кольцо, но из-за вмешательства Марии не сделал этого, а надел ей кольцо на палец и потом растерялся, подумав о невесте. Однако Мария не отдала кольца. И вот теперь, в этой спальне, она явилась ему. Он просит свою милую невесту отпустить его на веки вечные.

После этого оба они встали на колени у своего ложа, прочли молитвы, вволю поплакали и были добры друг к другу. Так продолжалось всю ночь до первых петухов. Затем он простился с невестой и, счастливый, поскакал прочь, поскакал с одного бракосочетания на другое, на венчальный обряд с прекрасной госпожой, которой он отныне посвящал в монастыре каждый час своей жизни.

А если бы человек все же существовал?

Не успела маленькая гувернантка звонким голосом досказать свою историю, как в углу, где стоял бюст Сократа, послышался стук отодвигаемого кресла. Заскрипела дверь. Железнодорожник Лан обратился в бегство, чтобы спастись от предстоящей дискуссии. Его сосед Гаррик с неимоверно густыми бровями дымил вовсю и ждал, что будет дальше.

— Трогательная история, — начал разговор лорд Креншоу.

Гувернантка сочла, что ей надо добавить к рассказу еще несколько слов.

— Из моей истории, относящейся к тому же времени, что история Жофи и других трубадуров, видно, как глубоко пустила корни в людях чистая любовь, нежная и восторженная любовь, обожествляющая женщину, видно, что она шла от самого сердца. Любовь эта возникает в нас, мы ее порождаем. Движение за женскую эмансипацию? Не думаю. Скорее это было вполне человеческое чувство, только более возвышенное, чистое, искреннее чувство мужчины к женщине.

— Не спорю, — благосклонно заметил лорд Креншоу. — Но если подойти ближе, вернее, если посмотреть на вещи с более далекого расстояния, мы, возможно, увидим их в ином свете.

Кэтлин:

— Отец, это была прекрасная история. Неужели ты и впрямь считаешь, что все люди похожи на твоего старого седовласого рыцаря, который отправился в Святую землю, чтобы завести себе гарем?

Слушатели засмеялись, лорд Креншоу громче всех.

Кэтлин:

— По-моему, отец, ты плохо слушал. Если мы согласимся со смыслом истории, рассказанной Вирджинией, то значит, ты кругом не прав. Из ее истории следует, что новое чувство вовсе не было обычаем, навязанным людям извне обычаем, которому приходилось подчиняться; чувство шло изнутри, возникновение нового обычая знаменовало новое время и… нового человека.

Одинокий слушатель в углу под бюстом Сократа, попыхивая трубкой, захлопал в ладоши.

Лорд Креншоу поднял руки:

— Знаю, моя точка зрения не будет иметь успеха. Вас не устраивает пассивность. Вы молоды, хотите действовать, участвовать в событиях. Но я-то вижу, что сокрыто и спрятано в разных коллизиях: конечно, судьба не хочет лишать вас иллюзий, думайте себе на здоровье, будто не кто иной, как вы, принимает решения, творит историю. Вам понятно, что явствует из моего длинного рассказа о Жофи? Люди вовсе не делают того, чего хотят и что вытекает из их сути… и они отнюдь не действуют в собственных интересах. Они мало ценят свои истинные, естественные побуждения, предпочитая отдаться на волю фантазии. Выстраданные решения они готовы променять на чужие мысли, подобранные бог знает где. Тогда человек чувствует себя несчастным, но зато ему удобно… Только не смейтесь.

Эдвард:

— Не значит ли это, что мы гоняемся за фантомами?

Гордон:

— Это значит всего лишь, что человек не блюдет собственной выгоды, фантазия дана ему в наказание. Ни при каких обстоятельствах он не желает знать свое место. На своем месте ему неймется. Он считает, что достоин лучшего. Хочет чего-то большего. Ради своих фантазий будоражит всех вокруг. Трезвость, здравый смысл, благоразумие — для него пустые слова.

Джеймс:

— Здорово, хотя и странно слышать из уст сочинителя. А я вижу убийственное могущество фантазии. Вы должны это понять. Должны взглянуть за кулисы вымысла и не внушать себе, будто вы, и никто иной, действуете и творите историю.

Эдвард:

— Итак, история минус люди!

Гордон:

— Минус так называемые самостоятельные и свободные действия… Само слово «действие» — многообещающее и мрачное слово!

Эдвард:

— Что ты этим хочешь сказать?

Гордон:

— Да, мрачное слово. Оно сильно занимало меня, когда я создавал персонажи моих книг. Можно ли их и впрямь считать паром, приводящим в движение машину, или они всего-навсего колесо, рычаг в машине?

Эдвард:

— И тогда мы, стало быть, вовсе не способны действовать. И тогда мы, стало быть, не выходим на сцену?

Прищурив глаза, лорд Креншоу хмуро сказал:

— Мы ничего не ведаем о себе. Иногда кажется, что мы в кукольном театре, мы марионетки, а настоящий актер где-то позади, далеко, может быть, в облаках.

Эдвард:

— Марионетки? Ты договорился и до этого?

— Чем дольше живешь, тем это яснее становится. Тем больше отказываешься от самого себя. Сдаешься. Нельзя тягаться с тем, кто за сценой.