Гамп и компания

— Например — когда ты влезаешь в окно далеко за полночь или куришь сигареты в своем туалете.

— Что такое? — говорит он. — Ты что, шпионишь за мной, да?

— Я не шпионю. Я замечаю.

— Замечать тоже не очень мило. А кроме того, это все равно, что шпионить.

— Послушай, — говорю, — не в этом суть. Здесь у меня есть кое-какие обязанности. Мне положено о тебе заботиться.

— Я сам могу о себе позаботиться.

— Да, я вижу. Вроде как ты заботишься о себе, когда у себя в туалетном бачке упаковку из шести банок пива прячешь?

— Так ты все-таки за мной шпионил, разве нет?

— Нет. Туалет потек, когда одна из твоих банок выпала и застряла в промывной дыре. Как я мог этого не заметить?

— Ты мог бы держать это при себе.

— Черта с два я буду! Если ты не можешь вести себя как следует, мой долг заставить тебя. Как раз это я и собираюсь сделать.

— Да ты даже по-английски правильно говорить не можешь — или приличную работу найти. Откуда ты взял, что у тебя есть надо мной какая-то власть? Я хочу сказать, кто ты такой, чтобы мне указывать? Это из-за того, что ты слал мне отовсюду эти дешевые подарки? Чертов поддельный тотемный столб с Аляски? И тот смехотворный немецкий рог, чтобы я выглядел как дурак, когда стал бы в него дуть? Или тот великий древний нож из Саудовской Аравии? Когда он сюда прибыл, все те мелкие стекляшки, которые ты назвал самоцветами, уже из него повыпадали. А кроме того, эта ерундовина такая тупая, что она даже масло не режет, не то что бумагу! Я все эти твои подарки повыбрасывал! Если у тебя и впрямь есть какая-то власть надо мной и над моими поступками, я хочу знать, что это за власть!

Ну, тут мое терпение лопнуло — и я ему эту власть показал. Я схватил его и швырнул поперек своих коленей, а прежде чем я поднял руку, я сказал единственное, что пришло мне в голову:

— Мне от этого будет больнее, чем тебе.

И я как следует надрал ему задницу. Я не уверен, что мои слова были правдой, но всякий раз, как я его шлепал, мне казалось, я шлепаю сам себя. И все-таки я не знал, что мне еще делать. Малыш Форрест был такой смышленый, что я не мог разумно его убеждать, потому как это не моя специальность. Но кто-то здесь должен был малость взять на себя управление и посмотреть, не сможем ли мы вернуться обратно на рельсы. Все это время малыш Форрест ничего не говорил, не орал, ничего такого, а когда я закончил, он встал с лицом красным как свекла и ушел к себе в комнату. Он не выходил оттуда весь день, а когда вечером вышел и сел ужинать, то почти ничего не говорил, разве что-то вроде: «Передай мне соус, пожалуйста».

Зато в следующие несколько дней я заметил явное улучшение его поведения. И я надеюсь, он заметил, что я это заметил.

Множество дней, когда я щиплю устриц или занимаюсь другими делами, я думаю о Гретхен. Но что на самом деле я могу с этим поделать? То есть, я здесь чуть ли не с протянутой рукой живу, а она в один прекрасный день станет выпускницей университета. Множество раз я думал о том, чтобы ей написать, но не мог придумать, что. И от этого письма все вполне могло бы стать еще хуже — вот что я думаю. А потому я просто хранил в себе эти воспоминания и продолжал заниматься работой.

Как-то раз, когда малыш Форрест вернулся домой из школы, он выходит на кухню, где я пытаюсь отчистить и отмыть руки после долгого дня у устричных банок. Я порезал палец о раковину одной из устриц, и, хотя порез не особо болит, кровоточит чертовски, и это первое, что малыш Форрест замечает.

— Что случилось? — спрашивает он.

Я рассказываю, а он говорит:

— Хочешь, я дам тебе лейкопластырь?

Он выходит из кухни и приносит пластырь, но прежде чем его прилепить, промывает порез перекисью или еще чем-то — жутко вонючим.

— Ты должен быть осторожен с этими устричными раковинами. Они метут обеспечить тебе чертовски серьезную инфекцию, ты это знаешь?

— Не-а. А почему?

— Потому что лучшее место для роста устриц — это там, где самое скверное и тяжелое загрязнение. Ты этого не знал?

— Не-а. А ты откуда знаешь?

— Потому что я их изучал. Если бы ты мог спросить у устрицы, где она хочет жить, она скорее всего сказала бы, что в выгребной яме.

— А как получилось, что ты изучал устриц?

— Потому что, я так прикидываю, мне уже пора начинать выполнять свою долю работы, — говорит малыш Форрест. — То есть, ты каждый день отправляешься туда и щиплешь устриц, а я только и делаю, что в школу хожу.

— Так тебе как раз это делать и полагается. Ты должен чему-то выучиться, чтобы не кончить так, как я.

— Да ладно. Я уже достаточно узнал. Если по правде, в школе я уже вообще ничего не делаю. Я так далеко обогнал всех одноклассников, что учителя просто говорят мне идти посидеть в библиотеке и почитать, что мне захочется.

— Правда?

— Ну да. И я прикидываю, может, я просто мог бы не ходить каждый день в школу, а иногда отправляться с тобой в Байя-Лабатре и помогать тебе в этой работе с отщипыванием устриц.

— Гм, я очень это ценю, но…

— Конечно, если ты захочешь. Может, ты не захочешь, чтобы я возле тебя болтался.

— Нет-нет, дело не в этом. Дело в школе. То есть, твоя мама бы захотела…