Гамсун. Мечтатель и завоеватель

Конечно же, как и на Лангфельде, так и на самом Гамсуне лежит ответственность за то, что их беседы превратились в серию конфликтов между двумя сильными личностями, между двумя мужчинами. Но при этом только у одного из них было право вводить правила игры и требовать их неукоснительного исполнения. Ситуация была вопиюще неравной. Лангфельд, облаченный в белый халат и окруженный подчиняющимися ему врачами и сестрами, обладал всей полнотой власти над Гамсуном и разными способами постоянно давал ему понять, что тот всего-навсего один из пациентов его клиники, а это была именно та роль, на которую Гамсун менее всего годился.

Первые два месяца Гамсун находился в палате, напоминавшей тюремную камеру и выходившей в общий зал. Потом он был переведен в несколько лучшее помещение, которое позднее описал в своей книге «На заросших тропинках»: «…меня перевели этажом выше и поместили не в камеру, а в боковую комнату с обыкновенной закрывающейся дверью, за что я и преисполнился благодарности. В отличие от камеры, где все было безумием, в комнате мне показалось светлей и уютней, мне позволили пользоваться ножом и вилкой и через какое-то время вернули часы». В дальнейшем все в большей степени общение между Лангфельдом и Гамсуном происходило таким образом: профессор формулировал свои вопросы в письменной форме, а Гамсун тоже в письменной форме отвечал на них. Причина того, что Гамсун получал заданные вопросы в письменной форме, понятна, она связана с глухотой Гамсуна, но что касается требования давать ответы в письменной форме, то это, безусловно, было совершенно ненужным и к тому же очень утомительным для человека, которому восемьдесят шесть лет. Зато облегчало работу Лангфельду. Впоследствии Гамсун с полным на то основанием жаловался, что из-за требования доктора Лангфельда он совершенно разрушил свое зрение, так как в клинике было очень плохое освещение.

Гамсун не питал ни малейшего уважения к Лангфельду как специалисту в области медицины, несмотря на то что у того была очень высокая репутация в профессиональных кругах. У Гамсуна сложилось впечатление, что профессор Лангфельд всеми силами стремится сделать из него некую плоскую, одномерную фигуру, то есть именно такую, какую он сам пытался изгнать из литературы полстолетия назад. И Гамсун справедливо считал, что это доктору не по зубам.

Однажды профессор попросил Гамсуна описать собственные характерные черты.

«Характерные черты!» — сердито написал Гамсун и тут же стал просвещать специалиста по нервным болезням: «В период так называемого „натурализма“ Золя говорил о существовании каких-то доминирующих черт у человека. Золя и его современники ничего не знали о психологических нюансах и особенностях личности, по их мнению, у каждого имеются некие „преобладающие черты“, которые управляют его поступками. Достоевский и его современники открыли в человеке совсем иное. Среди созданных мною персонажей Вы не найдете ни одного, в характере которого преобладала бы какая-то одна-единственная черта. Все мои персонажи являются многообразными индивидами с раздробленным сознанием, они не „плохие“ и не „хорошие“, в них есть и то и другое, у них масса нюансов и оттенков и в сознании, и в поступках. И таковой личностью, несомненно, являюсь и я сам»[479].

Гамсуну пришлось держать оборону одновременно на нескольких фронтах. Он не желал быть освобожденным от юридической ответственности за содеянное. Он ставил перед собой задачу убедить Лангфельда в том, что его политические убеждения отнюдь не свидетельствуют о его умственной неполноценности. Он хотел доказать полноценность своей личности. Лангфельд мог объявить Гамсуна недееспособным. Таким образом, перед Гамсуном стояло сразу несколько задач, и ему необходимо было искусно балансировать между ними, при том что он отнюдь не был мастером в таких делах.

Отношения между Гамсуном и Лангфельдом складывались совсем по-иному, нежели отношения в 1926–1927 годах между Гамсуном и Юханом Иргенсом Стрёмме. Тогда ведущая роль во всем принадлежала Гамсуну, они с доктором, специалистом по нервным болезням, объединились в некий альянс против Марии. Теперь, напротив, случилось так, что Лангфельд объединился с Марией против него, после того как Гамсун отказался вдаваться в подробности своих отношений с женой.

По инициативе Лангфельда в доме Гамсуна в Нёрхольме был произведен обыск и на имущество семьи наложен арест. Полиция вскрыла комод в комнате Гамсуна, где были письма и бумаги.

Через два дня Марию увезли из тюрьмы в Арендале. В сопровождении женщины-полицейского она была доставлена в психиатрическую клинику, где содержался Гамсун.