Гамсун. Мистерия жизни

Искусство социально ориентированное, к созданию которого в начале 1870-х годов призывал Г. Брандес, базировалось на идеях рационализма и естественно-научного материализма. К началу 1890-х годов оно переживало глубокий кризис, ибо уже не удовлетворяло духовных запросов молодых писателей, стремившихся выразить в художественном произведении свою собственную неповторимую творческую индивидуальность. Не случайно, сам Брандес одним из первых деятелей культуры в Скандинавии обратился к Ницше. В эссе «Аристократический радикализм» (1889) он объяснил свой интерес к творчеству немецкого философа потребностью в новых идеях, которые смогли бы вдохнуть новую жизнь в литературу Скандинавии, «слишком долго питавшуюся идеями прошлого десятилетия: какими-то теориями наследственности, немного дарвинизма, немного атеизма, немного женской эмансипации, немного культа народа и т. п.».

Тем не менее «Голод» Брандес принять не смог. В своем письме к известному критику Гамсун пишет:

«Господин доктор Брандес!

Я думал над Вашими словами о моей книге. Я не ожидал услышать от Вас, что она однообразна. Во-первых, действие в ней развивается в течение каких-то месяцев, а за такое короткое время вряд ли может произойти больше того, что я описал; во-вторых, я сознательно отказался от расхожих писательских приемов с изображением самоубийств, женитьбы, поездок на природу и бала у богатого торговца — это для меня слишком банально. Меня интересовало просто бесконечное движение души, и я считаю, что в „Голоде“ мне удалось описать психологические состояния, непривычность и новизна которых, во всяком случае, никак не могут утомлять однообразием. С первой и до последней страницы не повторяется ни одно чувство, то есть ни одно не похоже на предыдущее или последующее.

Мою книгу не следует воспринимать как роман. Достаточно других писателей, бросающихся писать роман, как только речь заходит о голоде, — от Золя до Хьелланна. Все они так и поступают. И если „Голоду“ не достает композиционной стройности, присущей роману, что, быть может, и создает невыгодное впечатление, то этот упрек следует принимать не более как совет, особенно если учесть, что я решил писать не роман.

Вчера вечером Вы, видимо, не успели прочесть достаточно, чтобы уловить внутреннюю связь и составить цельное впечатление о книге. Например, сцена, где „я“ ругает Небо, не вызвала у Вас иных ассоциаций, кроме слова „негодяй“; но сцена эта — выражение самого яростного гнева против Неба, которое я когда-либо видел напечатанным. И я не думаю, чтобы могло существовать что-то более сильное.