Ган Исландец

— Ваше превосходительство забыли, что сами изволили приказать мнѣ.

— Да? — пробормоталъ генералъ: — А! Я хотѣлъ, чтобы ты подалъ мнѣ этотъ картонъ.

Поэль передалъ губернатору картонъ, который тотъ самъ легко могъ достать, протянувъ только руку.

Генералъ машинально отложилъ картонъ, не раскрывая его, и разсѣянно перелисталъ нѣсколько бумагъ.

— Поэль, что это хотѣлъ я спросить… Который часъ?

— Шесть часовъ утра, — отвѣтилъ слуга генералу, передъ глазами котораго висѣли часы.

— Что, бишь, я хотѣлъ сказать тебѣ, Поэль… Что новаго во дворцѣ?

Генералъ продолжалъ разсматривать бумаги, съ озабоченнымъ видомъ надписывая нѣсколько словъ на каждой.

— Ничего, ваше превосходительство, не считая того, что все еще ждутъ моего барина, отсутствіе котораго, видно, безпокоитъ и генерала.

Генералъ поднялся изъ-за стола, съ досадой взглянувъ на Поэля.

— Ты плохо видишь, Поэль. Мнѣ безпокоиться объ Орденерѣ! Мнѣ извѣстны причины его отсутствія, и пока я совсѣмъ не жду его.

Генералъ Левинъ Кнудъ такъ ревниво оберегалъ права своей власти, что они казались ему попранными, если какой-нибудь подчиненный дерзалъ угадать его тайную мысль и думать, что Орденеръ дѣйствовалъ безъ его вѣдома.

— Ступай, Поэль, — продолжалъ онъ.

Слуга вышелъ.

— Право, — вскричалъ губернаторъ, оставшись одинъ: — Орденеръ заходитъ слишкомъ далеко. Пытаясь согнуть клинокъ, ломаетъ его. Заставить меня провести ночь въ безсонницѣ и нетерпѣніи! Подвергнуть генерала Левина сарказмамъ канцлерши, догадкамъ лакея! И все для того, чтобы старый врагъ получилъ первый объятія, на которыя имѣетъ право старый другъ. Орденеръ! Орденеръ! Прихоти убиваютъ свободу! Пусть только вернется, пусть только покажется, чортъ меня побери, если я не встрѣчу его какъ порохъ встрѣчаетъ огонь. Нѣтъ, каково! Подвергать губернатора Дронтгейма догадкамъ слуги, сарказмамъ канцлерши! Пусть только появится!..

Генералъ продолжалъ помѣчать бумаги, не читая ихъ, до такой степени онъ былъ раздосадованъ.

— Генералъ, батюшка! — вскричалъ знакомый голосъ.

Орденеръ сжималъ въ своихъ объятіяхъ старика, который не могъ удержаться отъ радостнаго восклицанія.

— Орденеръ, мой храбрый Орденеръ! Чортъ побери!

Какъ я радъ!.. Я радъ, баронъ, — продолжалъ генералъ, вдругъ перемѣнивъ тонъ: — что вы умѣете обуздывать свои чувства. Кажется, вы были рады свидѣться со мною и если воздержались отъ этого въ теченіе сутокъ, то лишь для того, чтобы умѣть сдерживать свои порывы.

— Батюшка, не вы-ли часто говаривали мнѣ, что врагъ въ несчастіи предпочтительнѣе счастливаго друга. Я прибылъ сюда изъ Мункгольма.

— Не спорю, — возразилъ генералъ: — если несчастіе дѣйствительно грозитъ врагу. Но будущность Шумахера…

— Въ большей опасности, чѣмъ когда-либо. Достойный генералъ, гнусный заговоръ составленъ противъ несчастнаго. Его бывшіе друзья хотятъ погубить его. Его исконный врагъ долженъ его спасти…

Генералъ, выраженіе лица котораго постепенно смягчалось, перебилъ Орденера:

— Прекрасно, мой милый, но о чемъ ты толкуешь? Шумахеръ находится подъ моей защитой. Какіе друзья? Какіе заговоры?..

Орденеру затруднительно было дать опредѣленный отвѣтъ на этотъ вопросъ. Онъ обладалъ крайне скудными, слишкомъ недостаточными свѣдѣніями о положеніи человѣка, для котораго рисковалъ своей жизнью. Многіе нашли-бы, что онъ поступаетъ неразумно, но молодежь поступаетъ такъ, какъ она считаетъ справедливымъ инстинктивно, а не по разсчету; и при томъ на этомъ свѣтѣ, гдѣ благоразуміе такъ сухо, гдѣ мудрость такъ иронична, кто станетъ отрицать, что великодушіе не есть безуміе? Все относительно на землѣ, гдѣ все имѣетъ свои границы; сама добродѣтель почиталась-бы величайшей глупостью, если бы надъ людьми не было Бога. Орденеръ былъ въ томъ счастливомъ возрастѣ, который еще не утратилъ вѣры и довѣрія къ себѣ; ради послѣдняго онъ рисковалъ своей жизнью. Генералъ принялъ его доводы, которые не выдержали-бы холодной критики.

— Какіе заговоры? Какіе друзья? Дорогой батюшка. Въ нѣсколько дней я все это разузнаю и поспѣшу вамъ сообщить. Я намѣренъ отправиться сегодня вечеромъ.

— Что! — вскричалъ старикъ: — Ты удѣлишь мнѣ только нѣсколько часовъ! Но куда и зачѣмъ ты отправляешься, мой милый сынъ?

— Добрый батюшка, вы иногда позволяли мнѣ дѣлать добро в тайнѣ.

— Да, мой храбрый Орденеръ; но ты уѣзжаешь, почти не зная зачѣмъ, и при томъ вспомни какое важное обстоятельство требуетъ твоего…

— Отецъ далъ мнѣ мѣсяцъ на размышленіе, я посвящаю его на пользу другаго. Доброе дѣло приноситъ доброе наставленіе. Впрочемъ, по возвращеніи мы посмотримъ.

— Что! — возразилъ генералъ съ озабоченнымъ видомъ: — Развѣ этотъ союзъ не нравится тебѣ? Говорятъ, Ульрика Алафельдъ такъ хороша собой! Скажи мнѣ ты ее видѣлъ?

— Кажется, — отвѣтилъ Орденеръ: — она дѣйствительно хороша собой.

— Ну-съ! — спросилъ губернаторъ.

— Ну-съ, — отвѣтилъ Орденеръ: — она не будетъ моей женой.

Эти холодныя, рѣшительныя слова какъ громомъ поразили генерала. Подозрѣнія гордой графини пришли ему на память.