Ган Исландец

Она замолчала. Рыданія душили ей горло. Обвивъ руками шею Орденера, она устремила свои молящіе взоры въ его глаза.

— Дорогая Этель, вы напрасно такъ убиваетесь. Богъ покровительствуетъ добрымъ стремленіямъ, я же руковожусь единственно только вашимъ благомъ. Эта желѣзная шкатулка заключаетъ въ себѣ…

Этель съ жаромъ перебила его:

— Моимъ благомъ! Твоя жизнь — мое единственное благо. Что станется со мною, если ты умрешь, Орденеръ?

— Но почему же ты думаешь, Этель, что я умру?..

— О! Ты не знаешь Гана, этого адскаго злодѣя! Знаешь ли ты, какое чудовище ждетъ тебя? Знаешь ли ты, что ему повинуются всѣ силы тьмы? Что онъ опрокидываетъ горы на города? Что подъ его ногами рушатся подземныя пещеры? Что отъ его дыханія тухнутъ маяки на скалахъ? И ты надѣешься, Орденеръ, своими бѣлыми руками, своей хрупкой шпагой восторжествовать надъ этимъ великаномъ, котораго оберегаютъ демоны?

— Но ваши молитвы, Этель, мысль, что я вступаю въ борьбу за васъ? Повѣрь, дорогая Этель, тебѣ черезчуръ преувеличили силу и могущество этого разбойника. Это такой же человѣкъ, какъ и мы, онъ убиваетъ до тѣхъ поръ, пока самъ не будетъ убитъ.

— Ты не хочешь слушать меня? Ты не обращаешь вниманія на мои слова? Но, подумай, что станется со мною, когда ты отправишься, когда ты будешь блуждать изъ одной опасности въ другую, рискуя, Богъ знаетъ для чего, своей жизнью, которая принадлежитъ мнѣ, выдавая свою голову чудовищу…

Тутъ повѣствованія поручика съ новой силой возникли въ головѣ Этели; любовь и ужасъ придали имъ фантастическіе размѣры. Голосомъ, прерывающимся отъ рыданій, она продолжала:

— Увѣряю тебя, мой возлюбленный, тебя обманули, сказавъ, что это обыкновенный смертный. Орденеръ, ты долженъ больше вѣрить мнѣ, ты знаешь, что я не стану тебя обманывать. Тысячу разъ пытались бороться съ нимъ, и онъ уничтожалъ цѣлые батальоны. О! Какъ хотѣлось бы мнѣ, чтобы тебѣ сказали это другіе, ты повѣрилъ бы имъ и не пошелъ бы.

Просьбы бѣдной Этели, безъ сомнѣнія, поколебали бы отважную рѣшимость Орденера, если бы она не была принята безповоротно. Отчаянныя слова, вырвавшіяся наканунѣ у Шумахера, пришли ему на память и еще болѣе укрѣпили его рѣшимость.

— Дорогая Этель, я могъ бы сказать вамъ, что не поѣду и, тѣмъ не менѣе, исполнилъ бы мое намѣреніе. Но я никогда не стану обманывать васъ даже для того, чтобы успокоить. Повторяю, я ни минуты не долженъ колебаться въ выборѣ между вашими слезами и вашимъ благомъ. Дѣло идетъ о вашей будущности, вашемъ счастье, вашей жизни, быть можетъ, о твоей жизни, дорогая Этель…

Онъ нѣжно прижалъ ее къ своей груди.

— Но что это значитъ для меня? — возразила Этель со слезами на глазахъ. — Дорогой мой Орденеръ, радость моя, ты знаешь, что ты составляешь для меня все, не накликай на насъ ужасныхъ, неизбѣжныхъ бѣдствій изъ-за несчастій пустыхъ и сомнительныхъ. Что значитъ для меня счастье, жизнь?…

— Этель, дѣло идетъ также о жизни вашего отца.

Она вырвалась изъ его объятій.

— Моего отца? — повторила она упавшимъ голосомъ и блѣднѣя.

— Да. Этель, этотъ разбойникъ, подкупленный, безъ сомнѣнія врагами графа Гриффенфельда, захватилъ бумаги, потеря которыхъ грозитъ жизни вашего отца и безъ того уже столь ненавистнаго его врагамъ. Я намѣренъ отнять эти бумаги, а съ ними и жизнь у этого разбойника.

Нѣсколько минутъ блѣдная Этель не могла выговорить слова. Она больше не плакала; ея грудь высоко вздымалась отъ глубокихъ дыханій, она смотрѣла на землю мрачнымъ, безучастнымъ взоромъ, какимъ смотритъ осужденный на казнь въ минуту, когда топоръ занесенъ надъ его головой.

— Моего отца! — прошептала она.

Медленно переведя взоръ свой на Орденера, она сказала:

— То, что ты замышляешь, не принесетъ пользы; но поступай, какъ приказываетъ тебѣ твой долгъ.

Орденеръ прижалъ ее къ своей груди.

— О, благородная дѣвушка, пусть сердца наши бьются вмѣстѣ. Великодушный другъ! Я скоро вернусь къ тебѣ. Ты будешь моей; я хочу спасти твоего отца, чтобы заслужить отъ него названіе сына. Этель, возлюбленная Этель!..

Кто въ состояніи изобразить то, что творится въ благородномъ сердцѣ, чувствующемъ, что оно понято другимъ, столь же благороднымъ? И если любовь неразрывными узами скрѣпляетъ эти двѣ великихъ души, кто можетъ описать ихъ невыразимое наслажденіе? Кажется, соединившись въ это краткое мгновеніе, онѣ испытываютъ все счастье, всѣ радости бытія, увѣнчаннаго прелестью великодушной жертвы.

— Иди, мой Орденеръ, и если ты не вернешься, безнадежная тоска убиваетъ. У меня останется это горькое утѣшеніе.

Оба поднялись. Взявъ подъ руку Этель, Орденеръ молча направился по извилистымъ аллеямъ мрачнаго сада.

Печально дошли они до двери башни, служившей выходомъ, и тутъ Этель, вынувъ маленькія золотыя ножницы, отрѣзала прядь своихъ прекрасныхъ черныхъ волосъ.

— Возьми ее, Орденеръ; пусть она сопровождаетъ тебя, пусть будетъ счастливѣе меня.

Орденеръ благоговѣйно прижалъ къ губамъ этотъ подарокъ своей возлюбленной.

Этель продолжала:

— Думай обо мнѣ, Орденеръ, я же стану молиться за тебя. Моя молитва, быть можетъ, будетъ столь же могущественна предъ Богомъ, какъ твое оружіе надъ демономъ.