Ган Исландец

— Дѣвица съ замѣчательной граціей исполняетъ роль сабинянокъ между ихъ отцами и мужьями. Я выразился нѣсколько неосторожно и забылъ, — продолжалъ онъ, обращаясь къ Орденеру: — что между нами заключенъ союзъ братства, что мы не имѣемъ болѣе права вызывать другъ друга. Рыцарь, вотъ вамъ моя рука. Признайтесь съ своей стороны, что вы забыли, что говорите о сынѣ вице-короля его будущему шурину, поручику Алефельду.

При этомъ имени Шумахеръ, который до сихъ поръ то равнодушно, то нетерпѣливо наблюдалъ за обоими, вскочилъ со скалы, испустивъ крикъ негодованія.

— Алефельдъ! Одинъ изъ Алефельдовъ передо мною! Змѣя! Какъ это въ сынѣ не узналъ я гнуснаго отца? Оставьте меня въ покоѣ въ моей тюрьмѣ, я не былъ приговоренъ къ наказанію видѣть васъ. Теперь недостаетъ только, чтобы возлѣ сына Алефельда я увидѣлъ сына Гульденлью… Низкіе предатели! Зачѣмъ не явятся они сюда сами издѣваться надъ моими слезами изступленія и бѣшенства? Отродье! Проклятое отродье Алефельда, оставь меня!

Офицеръ, ошеломленный сперва пылкостью проклятій, вскорѣ вернулъ къ себѣ самообладаніе и гнѣвно вскричалъ:

— Молчи, старый безумецъ! Скоро ли ты кончишь свои демонскія заклинанія?

— Оставь, оставь меня, — продолжалъ старикъ: — неси съ собой мое проклятіе твоему роду и презрѣнному роду Гульденлью.

— Чортъ возьми, — вскричалъ офицеръ съ бѣшенствомъ: — ты наносишь мнѣ двойное оскорбленіе!..

Орденеръ остановилъ поручика, который вышелъ изъ себя.

— Не забывайте уваженія къ возрасту даже въ своемъ врагѣ, поручикъ. У насъ есть съ вами счеты и я дамъ вамъ удовлетвореніе за обиды, нанесенныя узникомъ.

— Все равно, — отвѣчалъ Алефельдъ: — если вы берете на себя двойную отвѣтственность. Поединокъ нашъ будетъ не на животъ, а на смерть, такъ какъ мнѣ придется отмстить и за самого себя и за моего зятя. Не забудьте, что поднявъ мою перчатку, вы въ то же время подняли перчатку Орденера Гульденлью.

— Поручикъ Алефельдъ, — отвѣтилъ Орденеръ: — вы заступаетесь за отсутствующихъ съ жаромъ, свидѣтельствующимъ о вашей великодушной натурѣ. Отчего же вы такъ мало имѣете состраданія къ злополучному старцу, которому несчастія даютъ нѣкоторое право быть несправедливымъ?

Алефельдъ обладалъ одной изъ тѣхъ натуръ, добрыя качества которыхъ пробуждаются похвалой. Пожавъ руку Орденера, онъ подошелъ къ Шумахеру, который, обезсиленный своей страстной вспышкой, упалъ на утесъ въ объятія плачущей Этели.

— Господинъ Шумахеръ, — сказалъ офицеръ: — вы употребили во зло вашу старость, а я, быть можетъ, употребилъ бы во зло мою молодость, если бы вы не нашли себѣ защитника. Въ это утро я въ послѣдній разъ зашелъ въ вашу тюрьму, чтобы объявить вамъ, что отнынѣ, по особенному приказанію вице-короля, вы будете свободны и безъ надзора въ этой башнѣ. Примите эту добрую вѣсть изъ устъ врага.

— Уйдите, — сказалъ старый узникъ глухимъ голосомъ.

Поручикъ поклонился и ушелъ, внутренно довольный одобрительнымъ взглядомъ Орденера.

Нѣсколько минутъ Шумахеръ, потупивъ голову и, скрестивъ руки на груди, оставался погруженнымъ въ глубокую задумчивость; и потомъ вдругъ устремилъ взоръ свой на Орденера, который молча стоялъ передъ нимъ.

— Ну-съ, — сказалъ онъ.

— Графъ, Диспольсенъ былъ убитъ.

Голова старика снова упала на грудь. Орденеръ продолжалъ:

— Его убійца знаменитый разбойникъ Ганъ Исландецъ.

— Ганъ Исландецъ! — вскричалъ Шумахеръ.

— Ганъ Исландецъ! — повторила Этель.

— Онъ ограбилъ капитана, — продолжалъ Орденеръ.

— Итакъ, — спросилъ старикъ: — вы ничего не слыхали о желѣзной шкатулкѣ, запечатанной гербомъ Гриффенфельда?

— Нѣтъ, графъ.

Шумахеръ опустилъ голову на руки.

— Я доставлю его вамъ, графъ; положитесь на меня. Убійство произошло вчера утромъ, Ганъ бѣжалъ къ сѣверу. У меня есть проводникъ, знающій всѣ его убѣжища, я самъ часто проходилъ по горамъ Дронтгеймскаго округа. Я отыщу разбойника.

Этель поблѣднѣла. Шумахеръ всталъ, его взоры радостно сверкнули, какъ будто онъ убѣдился, что еще есть добродѣтель въ людяхъ.

— Прощай, благородный Орденеръ, — сказалъ онъ и, поднявъ руку къ небу, исчезъ въ чащѣ кустарника.

Обернувшись, Орденеръ увидалъ на утесѣ, потемнѣвшемъ отъ моха, блѣдную Этель подобно алебастровой статуѣ на черномъ пьедесталѣ.

— Боже мой, Этель! — вскричалъ онъ, бросившись къ ней и поддерживая ее: — Что съ вами?

— О! — отвѣчала трепещущая молодая дѣвушка едва слышнымъ голосомъ: — Если вы имѣете хоть сколько нибудь, не любви, но сожалѣнія ко мнѣ, если вы вчера не обманывали меня, если вы удостоили войти въ эту тюрьму не для того, чтобы погубить меня, г. Орденеръ, мой Орденеръ, откажитесь, именемъ неба, именемъ ангеловъ заклинаю васъ, откажитесь отъ вашего безумнаго намѣренія! Орденеръ, дорогой Орденеръ, — продолжала она, заливаясь слезами и склонивъ голову на грудь молодаго человѣка: — принеси для меня эту жертву. Не преслѣдуй этого разбойника, этого страшнаго демона, съ которымъ ты намѣренъ бороться. Зачѣмъ тебѣ преслѣдовать его, Орденеръ? Скажи мнѣ, развѣ не дороже для тебя всего на свѣтѣ счастіе злополучной дѣвушки, которую ты еще вчера назвалъ своей возлюбленной супругой?..