Ганфайтер. Огонь на поражение

— Я вас трогал?.. — прохрипел Тимофей, отбрасывая Хлюста и уворачиваясь от Беса. Метнувшись к вожаку этой мерзкой человечьей стаи — Айвену Новаго, высокому парню, костлявому, но широкоплечему, — он достал его прямым в челюсть и добавил хуком слева. Вожак повалился, и трое его подручных накинулись на Брауна снова. Кулаки да башмаки так и мелькали, и лишь порой в этой злой карусели случалась заминка, когда Тимофею удавалось поставить блок или дать сдачи.

Толкнув Беса на Башкатова, он отступил.

— Б-быдло! — вырвалось у него.

— Какие мы невежливые стали, некультурные, зазнались как, за второй сорт нас держат, за недочеловеков… — протянул своим монотонным голосом Айвен и жестом придержал дружков. — Да кто ты такой, спрашивается, чтобы быть наверху и всё иметь по первому классу, а мы для тебя так, насекомые, букашкитаракашки, жучки-паучки, вредители сельского хозяйства… — нагромоздив, по обыкновению, словеса, он потерял под ними мысль, замолчал надолго и кончил грубостью: — Короче, ты! Еще раз увижу рядом с Маринкой — убью! Пошли, Димон…

— Арбайтер вшивый! — злобно прошипел Башка, сплевывая на песок. — Эй, меня подождите!

Выгибаясь на ходу вправо, словно таща большой вес, он догнал товарищей. Громко гогоча и обмениваясь дружескими тычками, четверка двинулась по пляжу, забирая к невысоким дюнам. «Повстречаю каждого по отдельности», — пообещал себе Тимофей.

Он без сил опустился на песок. Избитое тело болело и саднило. Перед Тимофеем серели мелкие камушки, трепыхалась под ветерком сухая водоросль, похожая на рваную коричневую ленточку.

— Сволочь человечества, — просипел Браун, — вот вы кто!

Враги его не услышали, далеко были. Только грубые голоса еще доносились из-за песчаных наносов, поросших пучками сухой травы.

Пляж тянулся дугою, окаймляя залив — от одного скалистого мыса с шапочкой дубняка на макушке до другого, что выдавался в море северней.

Мутноватые волны накатывались, мешая плеск с рокотанием крупной гальки, — целый вал окатышей громоздился вдоль берега.

Японское море невинно зеленело, добавляя к цвету бутылочного стекла сталисто-бурую примесь. Так уж природа распорядилась — чем ближе к странам полуночным, тем краски суровей и угрюмей. Берингово море и вовсе свинцово, а в бурю оно почти черное. Спустишься в тропики — увидишь лазурь и чистый изумруд…

Тимофей потрогал опухшую челюсть.

— Замечательно… — прошипел он.

Ребра тоже болели, и на ноге синячище. Ох-х… И на боку еще. Ах, как же ему не хватает бластера-шестизарядника! Будь оружие при нем, эти гопники обошли бы его на цыпочках, подлащиваясь и заискивающе улыбаясь… Увы, тут тебе не ТОЗО, тут Евразия. Статья такая-то, пункт сякой-то: «За хранение и применение пучкового, лучевого, огнестрельного оружия полагается принудительное ментоскопирование с последующим физическим удалением в зону спецкарантина». Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Браун оглянулся. За дюнами прорастала обычная для приморского побережья дубрава, а дальше, под курчавой сопкой, белели и краснели ярусы двухэтажных зданий. Мутухэ. Крайний поселок в Сихотэ-Алиньской системе — «Сихали», как говорили сами жители.

Прислушавшись, Тимофей не уловил ни гоготанья, ни матерков — прибой глушил все звуки, забивая даже пронзительные крики «белого воронья» — вечно голодных чаек.

Браун снова вздохнул, протяжно и тоскливо. Вздох отдался тупой болью в побитой грудине. Что — боль? Унижение язвило куда сильней. Его избили, а он разве что другую щеку не подставлял. Конечно, деду он скажет, что драка была. Хотя какая драка? Это иначе зовется — «нанесение побоев». Четверо на одного. Отпинали, как хотели, и ушли. А почему? А потому, что он слабак. И трус. Правильно ему тогда, на «Милагросе», бока намяли…

Поморщившись, Тима сел на опрокинутую лодку и уставился в море.

Господи, как же он устал бояться… Как поселился в нем страх в детстве розовом и сером, так и живет по сей день, разрастаясь порой до размеров чудовищных, переполняя трясущееся нутро.

…Первый раз Ванька Новаго побил его классе в пятом. Звезданул по челюсти, неумело, но зло, за то лишь, что «Фей» назвал его Иваном. А надо было — Айвеном.

Правда, в школе Айвен и его «корифаны» вели себя довольно смирно — было кому сделать им укорот. Новаго «королил» на улице — поджидал одноклассников после уроков и лупил. Или издевался.

Юрика Петренко он заставлял катать на себе Беса. «Всадник» радостно понукал «коня», заставляя скакать вприпрыжку, и Юрик, красный от стыда, неуклюже ковылял по кругу.

Витале Ховаеву Айвен или его подручные лили в штаны стакан чаю, а потом отводили домой, громко сюсюкая по дороге: «Кто это у нас такой ма-аленький? А кто это у нас такой мокренький?..»

Правда, «Фей» никогда шпане не подчинялся, не позволял втягивать себя в жестокие забавы. За это его колотили. Пятиклассник Тима Браун смутно понимал, за что его так ненавидит Айвен и прочие Бесы. Только к классу девятому он стал доходить до причин.