Гангрена Союза

Тбилисские власти ввели свою валюту, лари, но пока охотились за рублями, а более состоятельные накапливали доллары. Иногда казалось, что в городе осталось единственное исправное звено: дядя Вано и его лошадь.

Но, слава богу, озлобленность не переходила в погромы, как это наблюдалось в некоторых республиках Союза. Тысячелетняя культура все-таки имеет значение.

В итоге чужие постепенно уехали. Все, кто мог. С детьми и стариками, на голое место. Проще всего было перелететь в Адлер на «кукурузнике» и многие стояли в самолете на ногах, как в автобусе. Другие уплывали на барже и шутили, что, слава богу, не под обстрелом. Некоторым удавалось вывезти накопленные ценности, а кое-кто платил за эту попытку жизнью. Не выдержав неустроенности, некоторые коренные жители тоже искали счастья за рубежом.

Катя, волей-неволей, уже и сама ощущала себя бывшей оккупантшей, а Тенгиз подсознательно чувствовал неловкость за власть. Завод в нём теперь не особенно нуждался, и пришло время начать переговоры с московскими приятелями.

Товары исчезли, а очереди часто перетекали в потасовки между законопослушными разинями и теми, кто валил толпой. Семью Тенгиза выручали друзья, у которых уже появились возможности. А Катя подтрунивала над мужем: результаты его эксперимента оказались загрязнены корыстью. Тенгиз не оставался в долгу:

— Ну и как тебе, Катюша, — спрашивал Тенгиз, — реализация твоей мечты?

— Какой именно мечты?

— Самой твоей сокровенной мечты. Отменить государство, жить свободно. Анархия, ведь это мать порядка. Привольнее стало жить? Держава пала, твори и пробуй!

— Зато я, наконец, поняла сходство между анархией и коммунизмом.

— Нашла сходство! Неограниченная свобода и диктатура!

— А сходство есть. В основе обеих систем лежит одна и та же ошибка. Обе они были бы замечательны, если бы люди стали совершенны. Представь себе среду, где живут сплошь Иисусы Христы. Да это коммунизм и анархия в одном флаконе! Ни тебе принуждений, ни ограничений. Нравственные законы — внутри нас. Все свободно творят, что хотят, на благо всех.

— Всё ты верно говоришь. Поэтому-то анархический коллектив не способен выжить. А коммунизм нуждается в диктатуре: как иначе заставить всех быть белыми и пушистыми?

Бондо рос, перешагнул трехлетний рубеж, с родителями говорил по-русски, а с бабушкой переходил на грузинский. У него это очень естественно получалось.

33. Сплошная приватизация

Приятели Тенгиза давно уже не заглядывали в его беседку. Они были целиком погружены в заботы о городе. Это им плохо удавалось, жизнь понемногу разваливалась, но это не означало, что они управляли хуже, чем старая администрация: то же самое происходило по всей Грузии. Резко упала производительность труда, и даже земля, как назло, перестала родить в новых условиях, и впереди маячил голод. Друзья, однако, не забыли о Тенгизе. Они испытывали потребность в его остром уме и позитивном взгляде на отношения людей, но им трудно было теперь выбрать время и собраться вместе.

Поэтому Вова Кокая позвонил Тенгизу и предложил встретиться на их территории. Проще всего было посетить рабочее совещание, где они собирались своей компанией, без посторонних. Это предложение вполне устроило Тенгиза, ему было интересно, как функционирует аппарат управления городом и он предложил Вове свою собственную повестку встречи: он будет задавать друзьям вопросы, а они введут его в курс дела о своих заботах. Вова охотно согласился. Он знал, что Тенгиз не будет интересоваться личными тайнами или пустяками.

В назначенное время Вова подъехал на своем служебном лимузине к приятелю, вошел во двор, поздоровался с Катей и Тиной и не забыл извиниться, что ненадолго заберет у них Тенгиза.

В мэрии все уже были в сборе. Вова отключил телефоны и предложил Тенгизу сесть во главе стола, но Тенгиз отказался от этой чести: его будет смущать ответственность этого места. После этого Вова кратко охарактеризовал положение в городе, ничего не приукрашивая, и дал слово Тенгизу.

— Благодарю всех за приглашение, — начал заседание Тенгиз. — То, о чем рассказал Вова, мне, как и любому жителю города, знакомо. Было бы интересно обсудить частности. Каждый из вас заведует одной из сторон жизни, социальными вопросами, коммунальной системой, производством, торговлей, внешними связями. Мне хотелось бы, для начала, услышать о судостроительном заводе, где я уже практически не работаю. Я так понимаю, что им сейчас руководит Котэ Цвения. Что там происходит?

— Можно сказать, что завода больше нет, — ответил Котэ. — Да он и не был нужен. Его насильно внедрили во время войны и работали там посторонние люди. Мы завод приватизировали и реализовали всё мало-мальски ценное. Сначала распродали содержимое склада, потом пристроили кое-какое нехитрое оборудование. Станки сдали на металлолом, на них покупателя не нашлось. Горячие цеха, кузнечный и литейный, переоборудовали в торговые павильоны. Это принесло заметную прибыль и городу. Мы теперь можем поддерживать наших стариков.

— А кто хозяин, ты, Котэ?